Выговорившись, девушка уткнулась мне лицом в шею, я даже ощутил, как она часто моргает. Моя ладонь нежно погладила тяжелые, густые — мамины! — черные волосы.
— Нет, я не плачу… — невнятно отозвалась Юля, опаляя дыханием. Зато притихшая Лея, тискаясь ко мне сбоку, шмыгнула носом. — Папусечка, ты только маме не говори ничего, ладно?
— Ладно, Юлиус.
— Лея…
— Когда это я ябедничала? — с обидой пробурчала младшенькая.
— Ну, извини.
— Да ладно…
— Просто… Знаешь, папусечка… Наверное, я переживаю из-за того, что… Вот, откладываю, откладываю на потом, вся такая рассудительная! А вдруг я сейчас, вот в это самое лето, упущу нечто такое, что потом не сбудется, и никогда уже не повторится?
— Юля, — серьезно сказал я. — Рассудительность ничем не хуже легкомыслия или обычной глупости — обдумывать жизнь и нужно, и важно. Ты только не спеши жить — всё наступит в свой черёд. В любом случае, счастье не запланируешь!
— Ладно! — легко рассмеялась девушка. — Дождусь!
— Юль, ты когда влюбишься, познакомь меня со своим… этим… увлечением! — деловито заговорила Лея. — Я тебе сразу скажу, козел он или нет!
— Договорились!
И вся наша троица крепко обнялась.
За девчонками присматривала «баба Лида». Чуть позже моего явления народу ее подвез Филипп Георгиевич — ее и две огромные сумищи, набитые съестным. Надо же кормить «внучечек»! То-то было радости, когда голодных оказалось трое…
Мамуля на радостях и борщ сварила, и жаркое приготовила, и пирог с яблоками испекла.
Уже стемнело, когда я развел «чайную церемонию». Юлька угостилась ма-аленьким кусочком шарлотки, как и ее бабушка — обе фигуру берегли. Лея, правда, огорчилась, но таки проявила солидарность, со вздохом отложив изрядный ломоть: «Красота требует жертв… Да, папочка?»
Короче, почти всё произведение кулинарного искусства досталось мне одному. Я не возмущался…
Мама наскоро сложила грязные тарелки в посудомойку, и подсела ко мне за стол.
— Как ты?
Этот вопрос содержал в себе всё сразу, и мой ответ тоже прозвучал универсальным образом:
— Нормально.
— Знаешь, сына… — мама заколебалась, раздумывая, стоит ли продолжать. — Ты еще совсем маленький был, а Насте месяца три исполнилось, когда… Ну, в общем, твой папа встретил другую женщину.
— Ах, вон оно что… — затянул я. В моей памяти разом всколыхнулись былые житейские непонятки. Отчего, например, папа интересовался, не изменял ли я Рите.
Мамуля покраснела, нервно переплетая пальцы.
— Мишенька, ты только не думай, что я хочу плохого наговорить, очернить как бы… Нет! Ну, было и было. Прошло. Конечно, я переживала, и плакала, и… Всякое случалось. А уж какой я скандал закатила… И, понимаешь, все очень сложно выходило. Ведь та женщина… Она же по-настоящему любила твоего папу! Надей ее звали. Петя вернулся ко мне, на коленях просил прощения… Ах, эти душераздирающие сцены! И я… Я простила его. О, у нас даже случился настоящий медовый месяц! А вот Надя ушла с работы в НИИ, продала дом и уехала… Я почему вспомнила тот случай… Сына, поверь, я нисколько не осуждаю тебя за то, что живешь с тремя женщинами… Они же любят тебя!
— Я их тоже люблю, мам, — моя улыбка вышла в меру смущенной.
— Тем более! Знаешь, как я переживала, когда ты поселил у себя Наташу с Инной! Я тогда, помню, уговаривала себя, что вот, мол, Юле ты нужен, но и Васятке тоже, и Леечке… Ведь дети не должны страдать без отца! И далеко не сразу во мне закрепилась мысль: а почему же их мамы должны страдать без любимого? Ну, что делать, если жизнь сложилась не так, как мечталось? Если табу лишают счастья? Вот, все ведут статистику, подсчитывают число браков и разводов. А сколько мужчин мечется между женами и любовницами, между двумя семьями? А сколько одиноких женщин живут с женатыми, надеясь, что те разведутся — и уйдут к ним?
Я слушал маму — и пристально глядел на нее, высматривая следы старения на лице, на шее, в зоне декольте. Моей родной женщине скоро шестьдесят, но выглядела она на сорок пять. Это странно успокаивало меня.
— И я очень рада, — вздохнула «баба Лида», — что у вас все получилось. Ты, Мишенька, смог «обнулить» грех!
— Мам, без Риты ничего бы у нас не вышло.
— Ну, да, конечно! — мама часто закивала. — Я же не зря вспоминала Надю. Смогла бы я, как Рита, понять, смирить гордыню, укротить ревность? — она покачала головой. — Нет, куда мне… Знаешь, я уже третий день подряд твержу себе, что надо стать поласковей к Риточке. Вот, как вернется, так и приеду — подлизываться!