Но сон мой не так уж глубок. Он полон кровоточащим прошлым, ранами недавних горьких обид: «Почему он за мной тащится, что ему от меня надо? Шел бы своей дорогой, вместе с ему подобными — этот светящийся дух, живущий уже в ином измерении. Или важен ему пергамент? Хочет убедиться, что я по нему иду, что кто-то по нему дойдет?»
Я понимаю, что он с легкостью читает сейчас все мои мысли, понимаю, почему он держится от меня подальше, ибо боится меня, зная всю меру моей ненависти к нему… Однажды, в Халдее еще, под стенами Ниневии, я проклял его впервые, пожелав толочь ему кости собственных предков. Прекрасно зная, за что…
Как мне прогнать его от себя? Если я от него не избавлюсь, он и мне не даст умереть. Почему не оставит меня в покое — меня, жалкое пещерное чешуйчатое, влекомое им неизвестно куда и неизвестно зачем?!
Кричу ему изо всех сил, чувствуя внезапную злобу, внезапный прилив сил:
— А не здесь ли была их свадьба, ребе?! — обидным, лающим голосом. — И свадьба, и гости, и сталактиты — не вы ли ставили им здесь хупу[79]? И вот сидите и жаритесь за свое преступление!
Мой голос быстро достигает границы ада, где ледяные мои сквозняки сталкиваются с раскаленным воздухом его пекла. И все там дымится туманом, столбами серы. Ребе поднимает голову, поднимает набрякшие веки. Потом находит меня на стене и тихо смеется:
— Ну а ты, Иешуа? Ты не был к Богу ни холодным и ни горячим, ты был к Нему — так себе…
Моя поза ужасно неудобна. Рядом гнездится колония летучих мышей: они тонко пищат, и я содрогаюсь от омерзения. Едва дышу, стиснутый каменными стенами.
Сквозь писк и возню мышей, сквозь тяжелые аммиачные испарения снова слышу голос ребе:
— Да, скверные отношения с Богом у тебя, Иешуа! Зачем усугублять их еще из-за какой-то мухи?
Я не уверен, видит ли он меня достаточно ясно, но на всякий случай киваю: «Да, ребе, неважные отношения с Богом! Да, я эту притчу про муху отлично помню: четверо сели обедать… Я и есть тот самый четвертый, тот нечестивец, которому угодила в суп муха ревности: достал эту муху и обсосал, а суп с удовольствием съел!»
— Перестань на меня дуться, никакой свадьбы не было! — кричит он мне. — Слезай со своей стены, и пойдем дальше.
Но я не двигаюсь с места, не делаю попыток спуститься: меня все еще мучает жестокая головная боль. Та самая, в пушке, за броневыми плитами, в звездной ночи плоскогорья, — белесый туман безумия. О, не так-то легко он заставит меня спуститься! У меня к нему масса вопросов, и самый главный я ему еще не задал, самый обидный и страшный.
— Сознайтесь, ребе, вы этот пергамент сочинили сами? Скажите хотя бы, когда вы его сочинили?
— Тысячу лет назад! — слышу насмешливый, гулкий голос.
— Ребе! — прошу я его серьезно. — Хотя бы в аду не кривляйтесь, скажите правду.
— Правду и говорю! Фудыму ты поверил, что он Баная, а мне поверить не хочешь?
Спорить с ним бесполезно. Бесполезно выяснять отношения, когда этот страшный груз огня над его головой и этот раскаленный под ним песок вот-вот прикончат его. Он умер в утро Судного дня, пришел на тот свет непрощенный — что ему до меня! Меня он может морочить сколько ему угодно…
Мой взгляд скользит вниз. Я вижу внизу множество краполитов — окаменелый помет гиен, то кучками, то отдельно, черных от марганцевой пыли. Куда мне ребе велит идти?! Я этих гиен боюсь! Эти твари способны сожрать меня вместе с костями и выбросить наружу такими шариками!
Вижу под краполитами, и память мне возвращает слова француза: «Это огромный бизнес! Не надо спасать человечество, господин Калантар, спасайте себя…» И сразу взгляд мой становится цепче, внимательнее. Своды пещеры покрыты натеками — тугими канатами. Повсюду вижу игольчатые кристаллы, увенчанные глиняными шапочками, точно грибы, но я ищу нефть, любые намеки на нефть…
— Ребе, поглядите и вы возле себя! Я ищу полости карбонатных пород, на контакте с водой они выделяют вторичный кальцит!
И ребе-мученик, терзаемый нещадным солнцем, долго вокруг себя озирается. Потом отвечает скрипучим голосом:
— Кругом все бесплодно! То, что вы ищете, находится в недрах Святой земли: и нефть, и руда, и газ… Так и передай своему профессору!
Полости карбонатных пород ему до лампочки. В голосе ребе слышится раздражение: ему надо идти дальше, но сдвинуться с места не может. Он целиком сейчас в моей власти, пленник моих желаний. Если я — единственный из живых — его не прощу, из ада его не отпустят, ибо так устроен мир и таковы законы Судного дня, который для нас еще продолжается и может стать для обоих вечным. Мои интересы его не волнуют, он давно жемчужина. А мне ведь хочется жить! Мне до смерти хочется жить в Иерусалиме, поэтому ставлю ребе условие — кидаю карты свои на стол:
79
Хупа (