— Ребе, а точно вы можете мне сказать, где нам искать нефть? Скажите, и я отпущу вас! Освободим друг друга раз и навсегда. Смотрите, во что мы превратили друг друга! Во что вы превратили всех нас — своих спутников!
Взгляд его шарит кругом бесцельно и пусто. Я и сам вижу — дикая, бесплодная местность… И снова он смотрит на меня с тоской и отчаянием.
— Мы с вами сейчас похожи, ребе, на Агарь с Ишмаэлем, изгнанных из отчего дома: бессмысленно умираем! И ангел вам больше не явится и не разверзнет ваши глаза.
Он начинает кряхтеть, шевелиться. Становится на песок коленями и кричит мне:
— Передай своему профессору — это они, а не я, как Агарь в пустыне! Это им пусть ангел откроет глаза, им! Тогда и увидят все свои недра, увидят недра свои насквозь — сокровища, что им и не снились! — Ребе поднимается на ноги, крепко на них стоит и заклинает меня с неслыханной страстью: — Иди, Иешуа, и принеси им сию весть! Будь им там, как порог, на который они наступят, будь им бревном, по которому все там пройдут… Я уже здесь, а вы еще там. Иди же, Иешуа! Иначе никто не узнает, зачем был написан пергамент. Он свет и любовь! Такие же яркие, как и здесь…
Я медленно пробуждаюсь и прихожу в себя. Долго зеваю, ощущая во рту тошноватый привкус металла. А все кругом пропитано запахом мышей, мочевины, фосфорной кислоты… Ребе велит мне идти дальше, опять дальше. Спасать Израиль, спасать человечество, будь они прокляты!
Будь им бревном, говорит, будь им порогом, принеси им Мессию на своих плечах, принеси им свет и любовь! Ну да, а меня самого превратят в кролика, в пещерного кролика, и будут мотать из меня кишки? Э, да что к ним взывать!
Чувства мои оживают. Спускаюсь помаленьку на пол, на землю.
Слышу, как полые сталактиты, похожие на колокола, издают странные звуки. Час назад, услышав поющие сталактиты, я бросился со страху бежать и залез на каменный потолок: мне померещилась стая воющих гиен, стучащих когтями о землю… Вдруг слышу голос Мирьям — поющий, страстный — совсем рядом, а эти прерывистые удары колоколов — ее учащенное сердцебиение, пульс любимой! Стою и слушаю с восхищением, как наша кровь стучит вместе, это биение сливается! И вот мы бежим, бежим с ней рядом и задыхаемся.
— Ты кожу мою подожгла! — кричу я ей на бегу. — Я весь в огне, потрогай меня! Весь я горю, а ты сбежала куда-то… Кругом я только и слышу: «Она тебя предала, она в Москве». Это что, правда? А я ведь чуть другую себе не взял, я в эту Илану влюбился.
Мы летим каменным коридором, а потолок все ниже и ниже, и это заставляет нас идти. Мы идем по току красного ручейка, ступая босыми ногами по мягкому, пружинистому ложу из песка, потом спускаемся в лаз и оба стоим в красной ледяной воде по самые плечи.
— Это сифон, сейчас мы нырнем, — объясняю я ей. — Без гидрокостюмов сифоны не одолеть, но мы попробуем! Ты только не трусь, набери побольше воздуха в легкие. Нырнем и навсегда от него оторвемся.
— Да дядя ведь мертв, очень давно мертв уже, почему мы должны от него оторваться?! А где он? Он разве не умер? Когда я, когда мы…
Но я мою душеньку уже не слушаю, я целиком поглощен тем, что подвергаю обоих смертельной опасности — ее и себя: этот тоннель с водой может тянуться так долго, что нам не хватит дыхания, и мы умрем, и снова я ее потеряю.
Умрем, и каждый из нас попадет Бог знает куда. Но это единственный шанс оторваться от ребе… Как я могу его упустить? Кто-то недавно мне так и сказал: «Это ваш верный, последний шанс, одному вам все равно не пробиться!»
Я набираю полную грудь воздуха и ныряю, плыву, вытянув руку вперед, а другой шарю нависшие своды, выемки шероховатостей, чтобы не врезаться головой в каменный выступ. Плыву и бешено колочу ногами, глаза у меня открыты, я все прекрасно вокруг себя вижу.
И вдруг замечаю внизу цепочку людей — носильщики с тюками на головах. Идут в том же направлении, куда плывем и мы, в сторону Иерусалима. И я восхищаюсь: они, нагруженные, идут внизу, а мы плывем над ними под сводами той же пещеры!
Мне очень знакомы их тюки. Ба, да это же наше имущество в целости и сохранности! Куда они это тащат? Ведь все давно уже кончилось, экспедиция наша давно погибла — для кого же тащат?
— Смотри, твои любимые одеяла! — кричу я Мирьям. — Нам будет на чем лежать, будет на чем гасить огонь нашей кожи. А ты-то думала, что их разбомбили? А после в Москву сбежала, отчаявшись, разве не так?