Цепочку носильщиков замыкает приземистая гориллообразная фигура, она мне тоже страшно знакома. Да не Хилал ли это Дауд в пробковом колониальном шлеме? И тросточка в руках… Как обратить на себя его внимание? Ведь у меня к нему масса вопросов! Он разве жив, его не убили разве? Ему что, не сказали свои же, что будет война и бомбежка МиГов? Свои же его и убили… Идет, стало быть, один, безумец, тоже заинтересован, чтобы я дошел, как и ребе. Все на свою ответственность, ради империи. И эта тяжесть его неземная…
Как же дать ему знать о себе? Весь я голый, и нет в руках ничего. Ах да, пергамент! И я отстегиваю футляр и изо всех сил кидаю вниз. Пергамент попадает ему точно по шлему, задирает вверх голову, и мы узнаем друг друга. Он срывает с себя шлем и приветственно машет мне. Узнаю эту бритую голову, эту задранную рыжую бороду. Он подбирает пергамент и весело мне кричит:
— Эй, Мухаммад, кидай в колодец веревку, я привяжу к ней этот Коран!
Мы весело оба хохочем: получился как бы пароль. И я кричу ему:
— А где наш ученый еврей, сочинивший все это?
Он плохо слышит меня сквозь толщу воды, он говорит, что этому свитку нет цены в мусульманском мире. Что взамен пергаменту ребе Вандала он мог бы запросто присоединить к своей империи кусок земли размером с княжество Абу-Даби.
— Да нет! — кричу ему. — Шеф, вы не поняли! Где сам ребе Вандал?
На сей раз он расслышал и машет вперед рукой. Дескать, там, сынок, плыви туда, там ты его и найдешь. И я расстроился. А я-то думал, что мы оторвемся! И все, сифон кончился. Голова моя над водой, я снова дышу воздухом.
— Теперь ты видишь, кто наши вещи таскал? — спрашиваю я Мирьям, задыхаясь и фыркая. — Ребе просто вышучивал нас… Слушай, а почему этот за нами идет? Не за тобой ли он увязался? Не ты ли превратила его в раба, в колониального негра?
Одержимая безумием лихорадки, моя душенька неистово меня теребит. Она озирается на голые камни, на низкий потолок, с которого капает вода. Видит кругом хаос каменных глыб.
— А где одеяла наши? На что мы ляжем? Как мне согреться после такой ледяной и кровавой ванны? Мы разве одни? А с кем ты только что разговаривал?
Но нет, мы не одни! Где-то во мраке прячется ребе: прошел сквозь воду и камни, и это приводит меня в бешенство. Я увлекаю ее за собой, мы снова бежим.
— За что ты его ненавидишь? — слышу я сзади.
Мы несемся вдоль красного ручейка, а я бегу и молчу, крепко стиснув зубы: «Этого ты не узнаешь, никто не узнает, это я унесу в могилу!»
Ручеек стал иссякать, превратившись в лужу, занесенную илом. Мы видим в луже целую стаю красных головастиков, и мой радостный вопль оглашает своды пещер — где-то поблизости выход к дневному свету! А вот и еще свидетельство: глинистые стены изрезаны медвежьими когтями… И вдруг поплыл протяжный свист — мы видим грациозного краснокрылого скалолаза. Он нас испугался и стал перепархивать со скалы на скалу, продолжая высвистывать мелодичную песню.
Потом я вишу на шесте и осторожно ползу через пропасть. Мой шест слишком тонок, он может запросто перевернуться, поэтому я ползу тирольским способом, обхватив шест руками и ногами, ползу над пропастью головой вниз. На шесте появляется Мирьям. Легко танцуя, она переправляется через пропасть. Следом за ней возникает Илана. Она доходит до середины, как раз над моей головой, останавливается, расставив руки, словно канатоходец, и начинает раскачивать шест вместе со мной. «Ну разве это бревно? — спрашивает она. — Разве можно на него полагаться?» Шест мой трещит и лопается, и я лечу в пропасть… Долго лечу и вылетаю в небо, к солнцу, и опускаюсь рядом с Мирьям — мы снова вместе!
Мы стоим рядом, под ало-зеленым небом, над крутым склоном горы. Оба мы в ссадинах и царапинах, измазаны глиной с ног до головы — совершенно голые! Задыхаемся, зато абсолютно счастливы.
Над горизонтом висит низкое небо, далеко внизу, в овраге — стадо овец, охраняемое юной пастушкой. Я хватаю Мирьям за руку и настойчиво тяну вниз. Предлагаю ей тут же лететь вниз, к пастушке.
— С ума сошел! Мы испугаем ее, бедную, до смерти! Это Рахель-пастушка и есть, а я еще не готова, я чуть ли не ведьма. Да и тебя она примет за дьявола, взгляни на себя!
И мы сидим и ждем сумерек…
Я просыпаюсь под открытым небом, оглохший от воющей пустоты в ушах. Режущий звон в голове, готовый лопнуть и разорвать голову. Я стою на коленях, заткнув уши руками, и понимаю, что попал в силовое поле, которое все — первозданный хаос и ужас. Потом вижу и самого сатану: он носится на бешеной скорости в воздухе, как пропеллер, как лопасти цветной мельницы, описывая вокруг меня угрожающие параболы. В глазах моих качаются звезды, качается вся вселенная, а этот бумеранг впивается в меня и кромсает куски плоти: вжик, вжик… И ночь кругом, холодная страшная ночь!