И ребе попятился, отступил назад, лицо его разом обрело былую осмысленность, обычный свой свет, лицо его вспыхнуло и вдохновилось, обе руки он поднял к небу:
— Из глубины взываю к Тебе, из глубины взывать буду — выведи на простор!
Пройдет после этого много лет, вы слышите, лань моя? И я растеряю всех своих спутников и все-таки дойду до родины, в Иерусалим, но буду помнить всю жизнь эту минуту: как мы спустились, как шли вдоль мшистых, сочащихся стен со смешными касками на головах, с лампой, а ребе Вандал и Фудым гулко стучали по плитам своими палками.
Тоннель шел вокруг Бухары, с обеих сторон на стенах виднелись подпалины — это древние факельщики сбивали, видать, таким образом копоть со своих факелов… В пергаменте было сказано, что этот тоннель прорыл для себя на случай бегства либо продолжительной осады глава династии Саманидов — Исмаил ибн Ахмед… «Ты будешь долго кружить вокруг Бухары, но выйдешь зато далеко в горы!»— сказано было в моем пергаменте.
Дима Барух временами нас останавливал и смотрел на компас, вынимал Гейгер из грудного кармана, что-то записывал… Говоря по правде, нам не было никакой нужды сверять свой путь по компасу, как и не было нужды глядеть на часы. Трижды в день ребе нас останавливал и молился: точно лицом к востоку утром, в полдень и вечером, и это было самым надежным прибором…
На второй уже день пути по этому гиблому подземелью, разящему склепом и сыростью, под звонкий наш цокот, походивший на цокот конских копыт о плиты, тайная болезнь старика Фудыма стала стремительно рваться наружу. Это все началось неожиданно, началось так: «Ребе, это правда, что мы идем к Исааку?» — спросил он вдруг ребе, и мы с ужасом поняли, что безумие некогда погибшего сына вселилось теперь в отца.
«Конечно, Авреймалы, туда мы идем — в Иерусалим!» — ответил уклончиво ребе.
«Наконец я к нему иду! — просиял тот счастливо. Лицо его приняло блаженное, детское выражение. — А он и не знает, он погружен с головой в строительство — он страшно занят… Прошло уже столько лет, Боже мой! А на каком этапе уже строительство, а? Храм его, я полагаю, почти что готов!»
С этой минуты бедный старик рассуждал только вслух. Он говорил, что сын его — зодчий Третьего Иерусалимского Храма — давно подвел фундамент, что выросли стены, и как хотелось бы ему, Аврааму, послать сыну весточку, обрадовать, что идет, что папочка его не забыл, хотя у него, Авраама, есть все основания для горькой обиды. «Вы помните, ребе, как он бежал от меня, как поднял на отца руку? Чуть меня не убил… Но я иду к нему, и жаль, что не идет с нами Сарра, что мать его не дожила! Ребе, ведь, если послать ему весточку, Исаак снарядит нам навстречу целый обоз! Он важное лицо в Иерусалиме. Занимает солидное положение. Вы видите, ребе, этот тоннель? Сюда свободно заедут повозки! И нам, старикам, не придется утруждать себе ноги».
Ребе кивал ему, говорил, что мысль с обозом очень хорошая, ведь именно так и поступил Иосиф Египетский — выслал навстречу коней с колесницами, когда отец спускался к нему из Ханаана во время голода… Но параллели этой библейской Фудым не поддержал и не стал развивать ее дальше, словно боялся покинуть бездонные пучины своего бреда. Он принялся вспоминать, каким его сын Исаак был проказником в детстве, постепенно перевоплощаясь в сына: скакал перед ребе, вырывался вперед во мглу или же вдруг отставал, прыгал козлом, дурашливо взбрыкивая ногами, визжал, хихикал, цапал ребе за бороду и откровенно его кусал. Бессильный придумать что-нибудь, ребе смотрел на Фудыма полными скорби глазами. В эти минуты мне приходил на ум Розенфлянц Рома — диспетчер из нашего таксопарка. Так он, бывало, глядел на пьяного шоферюгу, которому ехать в смену, а саму машину был вынужден ставить на прикол. Мало-помалу мне стали вспоминаться родители, а чувство неискупимой вины перед ними — глодать и грызть мою душу. Казалось, что этот тленный путь никогда не кончится, что сам я давно умер и только глаза у меня полны почему-то слез от непонятной обиды, от неизбывной жалости к самому себе…
Но однажды, спустя час после полуденной молитвы, мы вдруг увидели далеко впереди свет. Он проникал сквозь слабые щели в скалах. Мы закричали и побежали — это был конец! Конец тоннеля главы династии Саманидов — выход на плоскогорье Буль-буль Зор-сай, как и сообщал об этом пергамент.
Мне и Диме ребе велел приступить к расчистке. Сдвинуть же камни с места было под силу только циклопам: мы с Димой стояли и жалко переглядывались… Вдруг выступил Фудым и удивился, чего мы стоим? Почему не исполняем приказ ребе? «Вы знаете, какие камни мой сын передвигает в Иерусалиме — стотонные блоки! Одним движением пальца! Я верно говорю, ребе?» И ребе подтвердил, ребе сказал, что именно так обстояло дело при возведении Храма, целые глыбы перемещались по воздуху: «Плыли в воздухе, как пушинки, совершенно верно, Авреймалы!»