Я вижу, моя любопытная, вам хочется меня спросить: «Ты этому принцу завидуешь? Ведь ты спишь с Золушкой! Ты с ней спишь, а не он!» Э, нет, моя обольстительница, не так все просто! Я ведь человек восточный, я ласки хочу и нежности. Я рыцарем быть хочу дамского сердца, а не только справлять с этой сукой скотскую похоть чуть ли не в каждой щели, в каждой впадине… Ей нравится душегубство такое, и мне это стало нравиться — душегубство с убийством: мне есть ей за что мстить, за что убивать бесконечно и с наслаждением — я по ее вине сифилитик, хронический сифилитик, и это моя проблема, моя вечная мука! Но кто она — эта ведьма с клычком, таким похотливым и аппетитным, этим кошачьим ртом, с губами, как бумеранги, — кто она? И этот добрый волшебник и чудотворец на нашем балу — ее родной дядя, кто он? Почему уживается с нашей грязью? Или не видит ничего и знать ничего не хочет?
Я слышу, лань моя, как вы меня утешаете: «С тех пор как ты идешь с ребе, все признаки кавалерства исчезли, Иешуа! Ребе источает флюиды здоровья, сам воздух вокруг него целебен и благостен!» А я вам отвечу, я вам скажу, что это как раз мне и не нравится: я часто смотрю на Диму, подолгу его изучаю, пытаясь постичь лишь одно — спит он с ней или нет? Заразила или не заразила? И ответа не нахожу: лицо этого гада невозмутимо, похоже, что нервная система его не задета, признаки кавалерства, короче, отсутствуют! Потому что есть флюиды от ребе, и эти флюиды мешают моим тестам… Зато у Хилала Дауда, у шефа моего бывшего! А, да что вспоминать, давайте-ка лучше спускаться, сейчас вы такое увидите…
«Погоди, Иешуа, ты хочешь сказать, что с Димой у нее совсем другое? С ним другая она, и к этой другой ты ревнуешь ее? Что Диму она бережет, и это есть их тайна, а ты не их вовсе масти, ты здесь чужак?»
«Да ничего я, Илана, не говорю, оставьте меня в покое! Давайте спускаться к двуглавой…»
…Возник вдруг удивительный ручеек из какой-то дымящейся жидкости, прозрачной, как спирт или едкая кислота, и побежал ручеек под ногами, а стены кругом вспотели и засочились. Но воздух оставался сух, наэлектризован: мы явно приближались к источнику света. Это пугающее нечто, от которого робела душа, с легкостью пронзало немыслимые геологические толщи.
Вскоре мы увидели наше имущество — в огромном зале с колоннами причудливых сталагмитов, на ровном и гладком месте. А это означало, что здесь мы и заночуем. Мощный сноп света, как из голубого юпитера, затоплял этот зал, выбиваясь откуда-то справа, из-за леса сталагмитовых колонн.
Моя тревожная лань, прежде чем продолжать дальше, напомню вам вот что: в юности я служил в ракетных частях, в армии (при случае расскажу подробнее). Так вот, угодил я однажды под луч радара, засекающего низколетящие цели, оказался поблизости от радара, когда тот был направлен параллельно земле… То же самое испытал я и здесь, в Фарфоровой пещере: будто мимо меня проносят жаровню с углями, а жар проникает через толстую куртку.
— Дима, здесь дикая радиация! — вскричал я, точно ошпаренный.
Он вытащил Гейгер и сунул его мне под нос. Потом, для пущей убедительности, — к моему уху: Гейгер был мертв!
— Он у тебя не испортился?
— Прибор в полном порядке! — сказал он с ленцой. Так обращалось со мной это ничтожество — небрежно… — Потом он добавил: — Пещера, я полагаю, состоит из пород, фильтрующих радиацию.
Следующая картина запечатлелась в моих зрачках на всю жизнь. Все мы смотрим в одну сторону, на грот, где явно скрывается нечто, и думаем одно и то же: «Это не просто свет, а что-то живое — живой свет!»
— Надо же поглядеть, что там в конце концов… — вызвалась Мирьям.
И смело туда идет! Эта доблестная бесовка огибает сталагмитовый лес, входит в грот и скрывается… И слышим оттуда вопль, будто пронзили ей сердце смертельным ударом.
Этот вопль бьется в моих ушах, раздирая душу, кишки. Я срываюсь с места и бегу, ничего не соображая. Из грота выходит Мирьям, на лице ее неописуемый ужас. Она не дает мне туда войти, раскинув руки, она даже ловит меня, вся обмякшая: «Не ходи, заклинаю! Не надо на это смотреть…» И падает на пол.
Рвущийся из грота свет — совсем неслепящий. Интуиция мне подсказывает, что в нем нет никакого зла, никакой опасности. И я туда прыгаю… Вдруг ощущаю встречный, необъяснимый толчок, который валит меня на пол. Я потираю ушибленный лоб, осознаю природу случившегося: натолкнулся и пробил головой завесу тончайшего хрусталя или слюды — идеально прозрачную. Ошеломленный, тупо смотрю на осколки. Я вздеваю глаза и вижу перед собой женщину, двуглавую и нагую. Во всех четырех глазах ее нет ни капли стыда, скорее легкое ко мне любопытство. Я начинаю тихонько пятиться, чувствуя, что рассудок мой помутился, и натыкаюсь спиной на наших. Щель тесная, узкая, но, несмотря на это, все здесь, умудрились втиснуться, не дышат, в полном оцепенении пялятся на молодую женщину — это двуглавое чудище…