Во мне шевелится отчаянный страх: «Не прилетел ли из Москвы приказ?» — и хочется немедленно лететь вниз, украсть пергамент и действовать дальше как Бог на душу положит. Ребе спокоен и безмятежен, и это мне очень не нравится. «Кончайте спячку!» — мысленно кричу я ему, вымывая злую беш-кудуккскую пыль, въевшуюся в поры, вычесывая из головы песок. Но тешу себя надеждой, что ребе еще очнется, учуяв грозящую нам опасность: отлепит глаза от поврежденных неумолимым временем страниц Кушайри, взглянет на сцену, где висит Насер, обрамленный креповой лентой, — подсохнет холст, и запах тления достигнет ноздрей ребе, взволнует ему сознание и возвратит в действительность.
Я облачаюсь в шорты и свежую рубаху. Все грязное в охапку: башмаки, берет, замызганную одежду полагалось вернуть на склад, едва я прибыл со стрельбища… На склад! Вся катавасия, весь базар возникают в первую очередь там, склад мне сразу выдаст тайные мысли начальства, ибо самый чуткий орган.
Каменный двор медресе пышет зноем, мертв и безлюден. Крутой каменной лестницей схожу в подземелье, навстречу божественной прохладе. Из-за массивной двери, обитой железом, доносится пение жаворонка, слова томительной песенки:
Узнаю Ибн-Муклу, его дискантик влюбленной школьницы! Не дремлет зоркое око диван аль-фадда, читает почту, мерзавец, работает. «Аллах не без милости, без вызова не входить!» — приколото на его двери, чуть повыше медного молоточка.
На складе, стоя у поперечины, я испытываю огромное облегчение. Слава Богу, эвакуация мулло-бачей не предвидится!
На длинных полках, теряющихся в глубоких недрах тоннеля, обычный порядок: в ячейках покоится парадная наша форма с бирочками имен, роста, размерами ботинок, номерами противогазов и что-то еще — кодовое. Жужжат под потолком неоновые трубки, свидетельствуя об убитом времени, в котором смешались день и ночь. В глубокой нише лежит человек на ватном одеяле, заложив руки за голову. Глаза у него закрыты, он поглощен песенкой Ибн-Муклы.
Швыряю свою поклажу со стуком, намеренно громко:
— Мир вам, Рустем-ака, мир и благополучие!
Старик лежит, как и лежал, укутав иссохшее тело в полосатый чапан. Затылок его покоится в ладонях, а жиденькая, монгольская бородка слабо колышется.
— Послушай, как мой сосед поет, как он плачет! С раннего утра и ни разу не повторился — удивительно образованный человек!
— Ушел великий вождь! — говорю и с удовольствием чувствую, как мне становится холодно в бумазейной рубашке.
— Кого любят люди, того и Аллах любит, того он рано призывает к себе… Оставь, я после все приберу, — говорит он мне, имея в виду мой пакет с барахлом. Потом добавляет: — Лежу вот с утра, не в силах пошевелиться!
Мы долго молчим, слушая песенку этого педика через стенку:
— Придете сегодня на бокс, Рустем-ака? Будут интересные спарринги!
Мне хочется узнать, ходил ли стучать Ибн-Мукле мой «салихун», как я на него постучал своему шефу, когда мы вернулись со стрельбища. Что поделаешь — таков здесь порядок, каждый бегает стучать к своему покровителю. А все разговоры из диван аль-фадда старик Рустем прекрасно здесь слышит.
Он опускает ноги на пол, садится и странно на меня смотрит, жестко и пристально:
— Я был уверен, что вы в трауре, что будете поститься, раздавать милостыню щедрой рукой. Разве горе одних только раков красит? Вы что, убивать друг друга намерены?
«Ну нет, убивать я, положим, „салихуна“ не стану, а вот сопатку ему намылю… Просто невыносим стал в последнее время: дерзит и хамит на каждом шагу. А я таких отношений терпеть не согласен, нигде и ни от кого!»
— Абдалла, он покалечит тебя, зачем тебе умирать не в свое время?
«О чем старик говорит, он шутит, конечно?! Когда я, Калантар Иешуа, был чемпионом области, мой „салихун“ в это время торговал вразнос по иерусалимским кофейням жевательной резинкой и сигаретами. Разве старик не знает, что бокс он понюхал лишь в медресе, или думает, что „салихун“ изловчится и трахнет меня сильным от природы ударом?! Так ведь и этого нет у него. Грудка впалая, хилая, бицепсы дряблые. После первого раунда с него хоть лыко дери!»
— Это он меня покалечит? — спрашиваю заносчиво. — Удивляюсь я вам, Рустем-ака, опытный все-таки человек, всю жизнь схватки судите… Я вам на это только пословицей могу ответить: «Гром гремит не из тучи, а из навозной кучи!»