— Поживете, свыкнетесь, сколотится партия — тоже поедете, — отвечал он уклончиво.
Тогда я похлопал себя по бедру, по пергаменту.
— Видишь ли, что получается? Шли мы сюда по карте, она у нас верная! Карта нам говорит, что в этой местности обитают разбойники, а имя им гирде — дикие, зверонравные люди, живут исключительно грабежом…
Ну а теперь для вас, моя лань! Надеюсь, вы понимаете, что мои познания в курдском вопросе не были столь наивны, как я это говорил? Не мог же я взять и ляпнуть ему, кто я на самом деле.
Там, в медресе, все конфликты, все горячие точки в Азии, Африке и на Ближнем Востоке составляли первейший предмет нашего самого пристального внимания и изучения. Даже сейчас, в палате, судорожно карабкаясь в провалах своей памяти, я помню песню поэта аль-Джавахири — теоретика курдской революции, чью биографию мы учили. И эту песню учили, ставшую гимном восставших курдов, чья исступленная погоня за призраком собственного государства насчитывает много веков:
Такие песни нас вынуждали заучивать наизусть, ну а длительная, бессмысленная война курдов за свою независимость преподносилась нам как история борьбы коммунистической партии Курдистана, загнанной в глухое подполье. Еще мы учили, что курды населяют здесь несколько горных провинций, именуемых ливами, что политика багдадских властей по отношению к курдскому меньшинству — это туран, что означает: «Очистим страну от курдов, это наша религия!» Знал я и то, что курды сумели создать подобие регулярной армии, что ищут повсюду могущественных «покровителей». Тех, кому выгодно в этот район проникнуть… И вот, моя лань, я все это вычислил. С одним из таких «покровителей» я и трепался сейчас на чистом арабском.
Для начала Бешар нам запретил общаться между собой по-русски.
— Русскую речь здесь ненавидят! Ровно неделю назад, — стал он рассказывать, — по нижней дороге проследовал обоз грузовиков, набитых русским оружием. А пару дней назад в Равандузе, у нас буквально под носом, побывала группа русских офицеров под видом спортсменов-альпинистов, и тут же налеты бомбардировщиков участились и стали более точными. Пока они спят, — перешел Бешар на шепот и обвел рукой поверженных своих бойцов, — скажу вам больше: им показалось, что ваши мешки и тюки тоже доставили русские. Они мне божились, что этих носильщиков русских видели собственными глазами.
У всех наших читался в глазах отчаянный страх.
— А можно нам говорить на идише? — поинтересовался нервный Фудым.
— Сколько угодно! Общайтесь мимикой, жестами, мычанием — все вам простится, но не по-русски, только не по-русски, ради Бога.
А я уже чувствовал себя человеком военным, мобилизованным, как бы израильтянином, и к этому часу меня готовила сама судьба. В медресе нас учили еще, что каждый народ воюет тем оружием, что находится на уровне его интеллекта. И это оружие я прекрасно знал: зенитки, радары, бомбардировщики — ненавистное курдам русское оружие… Мой цепкий глаз давно заметил в пещере ящики с минами и детонаторами — родные надписи на этих ящиках. Стабилизатор от сбитого МиГа… И даже самовар русский, который кипел поблизости. Это меня рассмешило: весь в царских орлах, с гирляндой медалей — медный красавец. И подумал: «А кто его здесь оставил? Не мой ли дядя Ашильди — сувенир далекой России из прошлых времен?! Шел мой дядя в ту же сторону, что и мы, шел из России ровно полвека назад, почему бы и нет?»
Здесь, в Сулеймановой ливе, жили курды-езиды, чья вера — это борьба двух начал: добра и зла, света и тьмы. Бог, считали они, — это добро, а сатана — зло, поэтому добиваться расположения надо именно у сатаны, а Бог и так добр! Сатану умащать, сатане поклоняться и приносить жертвы. И этот же сатана, между прочим, в образе пестрого павлина как раз и находился в нашей пещере.
Слух о нашем прибытии в ту же ночь распространился по всему плоскогорью. Твердо веря в переселение душ и будучи убеждены в том, что халиф Язид, их пророк и учитель, каждый раз является своему народу в ином обличье, они приняли ребе Вандала с его невиданной бородой за халифа Язида, вышедшего к ним на сей раз из преисподней с нами — чуточку странной свитой.
Приснилась мне эта картина или была наяву? Облитые утренним солнцем скалы, воздух, наполненный звоном цикад, роением пчел и шмелей. Босая, в ситцевом платье, стоит Мирьям возле зенитки — свежая, умытая, простоволосая, издали мне улыбается, машет рукой, и я лечу к ней. Лечу тропинкой между медовых трав, весь мокрый от пота, в одних трусах, громко кричу и смеюсь: «Посмотри, что я тебе принес!» Локти мои прижаты к туловищу, я мощно и глубоко дышу. Подбегаю к ней и поворачиваюсь: вся спина у меня облеплена слепнями и золотыми мухами — сосут мой пот, черная, шевелящаяся корка. Она вскрикивает испуганно: «Господи, сумасшедший!» — и бьет меня по спине полотенцем. Потом вытирает мне спину, она меня в спину целует: «Господи, как я тебя люблю!..» Вот я и думаю, лань моя, приснилось мне это или на самом деле любила?
72
Аль-Джавахири. Касыды / Мой брат Джафар. В сб.: Современный Ирак, раздел «Культура и литература». С. 229. Автор перевода на русский язык не указан.