Коль ото сна мне не восстать, возьми, господь, мой дух с собой..."
Этому стишку учил ее отец, когда она была маленькая. Вспомнив, она больно закусила губу, сдерживая слезы. Сара сидела, уронив голову в колени, и ей чудился голос отца, и было страшно, как никогда. Под конец ее сморил сон, голос отца растворился в дреме; напротив на полу продолжала неподвижно сидеть молодая женщина, слепо уставившись на свет; думы ее блуждали далеко отсюда, в далеком прошлом.
***
Сестра Анжела - в прошлом молодая американка, уроженка Бостона Хезер Фокскрофт, хотя это имя почти забыто, - медленно бредет вдоль загаженной отбросами улочки Читпур в самом центре Калькутты, подол ее бело-синей рясы волочится по земле, привязанная к поясу сумка бьет по ногам. Привычно ломит спину, старая балетная травма все чаще дает о себе знать, особенно после того, как годы трудилась, не щадя себя, послушницей у Матери Терезы, в "Сестрах милосердия". Она привыкла думать, что боль - живое напоминание о смерти, что эта боль сближает ее с теми, кому она помогает здесь в гуще перенаселенных трущоб древнего города.
Нет, не достойна она служить Господу! Почти каждую ночь, в часы между полуночной мессой и заутреней, ей неизменно снится во сне мирское, снится ее прошлое, а не Иисус, не бог-отец, не праведная жизнь...
Ну почему ей в голову постоянно лезут всякие вопросы? Почему просто не принять на веру, одним сладостным глотком не вобрать в себя божью благодать? Почему временами, даже наяву, она жаждет прикосновения Филипа к своей груди, почему ее губы мечтают о его поцелуе?
Вот уже шесть лет она не знает мужчины; уже семь, как они расстались с Филипом. После их разрыва и до послушничества у нее бывали мужчины, но заменить Филипа никто не смог.
Внезапно перед глазами возникла фигурка спящего мальчика, умудрившегося свернуться в калачик в крохотном закутке между лотками двух торговцев. Слева на корточках громадный индус с тяжелым подбородком, торговец чаем и сушеными фруктами. Справа, также на земле, разложил завернутые в листья пряности другой торговец. Прямо над ними с лотком третий, предлагает пилюли от импотенции.
Она заглядывает между деревянными ножками лотка, дотрагивается до голой спины мальчугана. По голове его ползают вши: глаза Хезер привыкают к полумраку, и она видит, как огромная, сверкающая муха заползает прямо в его полуоткрытый рот... Кожа холодна, как лед. Мальчик мертв. Она встает, говорит торговцам, что он умер.
- Знаем, знаем, сестричка! - Кивает тот, что торгует пряностями. - С утра еще, как мы пришли.
- Так уберите его, позовите кого-нибудь, пусть его унесут!
- Он не из наших, сестричка! - говорит торговец чаем. Голова торчит над лотком, он спокойно смотрит на Хезер. - От мертвого нам никаких хлопот. Был бы живой, так и норовил бы стянуть чего...
- Он смирный, - улыбнулся торговец пилюлями. - Не то что те, на улице. - И махнул в сторону гудящей толчеи мужчин, женщин, детей и животных, заполнивших узкое пространство. - Его покой всем нам пример. - Тут продавец пилюль заметил на поясе у Хезер сумку, нахмурился, отступил к своему ободранному деревянному лотку, тихо сказал:
- Так ты из этих, что живот режут...
Хезер кивнула: едва удержалась, чтоб не потянуться, не потереть рукой ноющую поясницу.
- Да.
Это была ее основная забота у "Сестер милосердия". В сумке хирургические инструменты - зажимы, ножницы, скальпель. Каждый день она отправлялась из "Приюта матерей", где служила в больнице, прямо по улице Читпур, к набережной реки Хугли. Шла вдоль нее, туда, где севернее тянулся огромный мост Хорах, выискивая тела, распростертые на грязном мазутном мелководье. Излюбленное место для самоубийц, большинство - беременные женщины. Если удавалось выловить вовремя, ей надлежало, мгновенно сделав кесарево сечение, попытаться извлечь неродившееся дитя. За шесть лет пришлось совершить более трехсот подобных операций, а удалось спасти всего одиннадцать младенцев. И сейчас, стоя посреди зловонной улицы, источавшей едкий запах смешанных нечистот, пряностей и сластей, Хезер невольно думала: не один ли из тех одиннадцати лежит сейчас перед ней?
- Зачем все это? - шепчут губы, а взгляд прикован к трупику ребенка. - К чему?
Из "Приюта матерей" - в лепрозорий в Шантинагаре, а потом в Ciudad Perdidas <Город пропащих (исп.).>, кварталы нищего мира в Мехико. И так все перемешалось в голове - хинди, малаялам, бенгали, английская речь, испанская, - что под конец она сама забыла, какой язык родной.
Потом уже, лет через восемь, возник страх. Оттого что срок послушничества подходит к концу и пора отправляться в Рим, принимать обряд посвящения в монахини. Ей позволили в последний раз свидеться с близкими, попрощаться. На прощание полагалось два месяца - два месяца в мире, позабывшем о ее существовании, изменившемся за эти годы до неузнаваемости. И вот она стоит в кабинке междугородного телефонного пункта на Авенида Хуарес, собственный голос звенит в ушах, словно доносится с того края света, английские слова и фразы кажутся неестественными, чужими. Слезы бегут у нее по щекам, она говорит:
- Джанет? Это я, Хезер. Я возвращаюсь домой. Я еду в Бостон...
***
Грохнув о стену, дверь распахнулась. На пороге стоял человек в маскировочной форме без армейских знаков отличия, на ногах ботинки парашютиста, на голове черный берет. Лицо непроницаемо. На резиновом ремне лейтенантский "Кольт-45", через плечо на удобном ремне перекинут легкий "Раджер-мини-14". Самому лет двадцать.
- Встать! - приказал юнец.
Сара послушно встала, бросив быстрый взгляд на женщину в углу. Хезер уже не пялилась на свет - пока Сара спала, уснула и она.
Фигура в дверном проеме отступила в сторону.
- Проходи!
Сара направилась к двери и вышла, следуя за человеком в форме. Они очутились в узеньком предбаннике, обрывавшемся сразу за дверью. Справа тянулся коридор, в который из допотопных створчатых окошек падал дневной свет. У окон снаружи грубо приделанная решетка. Лучи света слепят глаза, стало быть, утро в разгаре.
- Вперед! - приказал страж, став сзади.
Сара пошла по коридору, на ходу поглядывая в окна. Солнце едва встало из-за гор; теперь ясно, в какой стороне восток. Сара разглядела узкую, засыпанную гравием площадку и дальше сетчатую ограду, подлиннее, чем та, которую помнила вчера; за большой оградой далеко к горизонту тянулась голая пустыня, у самого горизонта окаймленная горной грядой.
Идя по коридору, Сара увидела по левой стене двери, судя по тяжелым засовам и щеколдам, камеры, подобные той, куда их заперли вместе с Хезер.
Коридор, в соответствии с L-образной конфигурацией здания, поворачивал, переходя в узкий рукав. Значит, эта часть смотрит на завод! Здесь окон не было, только двери по правой стене с обычными ручками. "Кабинеты", - решила Сара. Едва они поравнялись с третьей дверью, охранник сказал:
- Стоять!
Сара остановилась. Охранник зашел спереди, легонько постучал в дверь, взялся за ручку, открыл, не сводя при этом с Сары глаз. Пропустил внутрь и закрыл за ней дверь.
- Доброе утро!
Перед Сарой стоял служащий корпорации "Невада. Спецкурс самозащиты" из Рино Дэвид Фримен.
В той же форме, что и охранник, только вместо форменного берета на нем была бейсбольная шапочка с длинным козырьком, а на ней маленькая эмблема: серебряный меч на черном фоне. И кабинет уже совсем другой. Никакого антиквариата, никаких картин: светло-серый металлический стол, деревянное вращающееся кресло - на нем сидел Фримен, - деревянный стул с жесткой спинкой для посетителей, вдоль стены в ряд видавшие виды темно-зеленые канцелярские шкафы. На стене карта-схема. Можно разглядеть нарисованные строения, жирную разметку дорожек. Что это, план базы? Из-за спины Фримена Саре видно было часть окна, в нем только глухой торец какого-то обшитою металлическим листом строения. Один из ангаров. Сара подошла к стулу и села, не дожидаясь приглашения. Помолчав, сказала:
- Это вам больше подходит!
- Что именно?
- Такая обстановка. Теперь вы настоящий мистер Фримен.