Отец Донован нетерпеливо притопнул ногой и пошел дальше по разбитому тротуару.
— Бог не благотворительное общество, мой мальчик! В конце концов, мы сами решаем в силу данной нам свободы воли.
— Подожди, отче! — возразил Николай. — да ведь мы никогда не сталкивались ни с чем подобным. Все предыдущие бедствия были дуновением ветерка по сравнению с этим вселенским вихрем. Человечество прошло через множество кризисов — экологический, ядерный, энергетический, эпидемия электромагнитной аллергии в двадцатые годы… Но все они были вызваны самими нами, значит, был шанс как-то с этим бороться. Впервые угроза идет извне, причем со всех сторон. С тех пор как мы с тобой познакомились, ты мне твердишь одно и то же: добро, добро спасет мир. Как? Каким образом может сдержать стихию наше хрупкое человеческое добро или зло?
Донован опять остановился, прислонившись к стене, чтобы дать отдых больной ноге, и скрестил руки на груди.
— Трудный вопрос, — сказал он. — Попытаюсь ответить на него коротенькой притчей. Представь себе, что разразилась ядерная война. Но в результате войны погибло не все, что-то осталось, ну, допустим. Через много, много лет после Апокалипсиса где-то в руинах среди джунглей родился дикарь. Однажды, бродя среди деревьев, он наткнулся на странную пещеру с прямоугольным входом. Хорошая пещера, удобная, сухая… со множеством красных кнопок на стене. Дикарь устроился в пещере и жил там в свое удовольствие — насколько это возможно в подобных обстоятельствах. Ходил на охоту, разжигал огонь, жарил мясо. Но проклятое любопытство не давало ему покоя. Его мучил вопрос: а что будет, если нажать на эти красные кнопочки? Наконец не выдержал. Нажал. И пришел конец. Ни дикаря, ни кнопочек, ни пещеры… ни белого света! Ну, Ник, и кто, по сути дела, уничтожил мир? Может быть, дикарь? Абсурд! Сколько бы он ни махал своим каменным топором, он ничего страшного не мог бы сотворить с земным шаром, кроме как выкопать яму. И все же это сделал он. Нет, ничего не говори! Допусти лишь, на миг допусти, что все мы живем на красной кнопке Вселенной.
Николай размял плечи. Когда он собрался с мыслями, чтобы ответить, голос его прозвучал тихо и неуверенно:
— Ты… хочешь связать Коллапс всей Вселенной с неизмеримо более мелкой величиной — человеком. А доказательства?
— Да, конечно, доказательства… О том же твердит и один мой очень умный знакомый. Только иногда аргументы стоят меньше, чем сами вопросы. Не веришь? Тогда подумай над тем, что этот самый знакомый называет «принципом симультанности», иными словами — над тем странным фактом, что куда бы ни заглянули астрономы, они видят, что повсюду на звездах происходят одни и те же катастрофические изменения… Ну, я с тобой досюда. Зайду к Мишину и возьму лошадь. До свидания, Ник. Приятных снов.
Отец Донован кивнул, свернул направо за угол и, прихрамывая, пошел вверх по рю де Виктоар. Глядя на удаляющуюся спину, Николай постоял на перекрестке. Улыбнулся. До сих пор ему ни разу не удавалось выиграть спор со священником, да и в будущем вряд ли удастся. Донован умел закончить разговор в самый невыгодный для противника момент, что постоянно приводило в бешенство Мишина.
Небо светлело. Поеживаясь от холода, он свернул налево. Через несколько минут он наконец будет дома. С боковой улочки послышался стук колес и на рю де Виктоар выехала телега молочника. Он махнул рукой и прокричал:
— Доброе утро, Гюстав. Дай головку сыра из тех, что поменьше.
Молочник ослабил уздечку, подождал, пока лошадь остановится, и повернулся к нему.
— Шесть франков.
Николай сунул руку в карман, набитый банкнотами. Порылся, нащупал подушечками пальцев какую-то маленькую бумажку и вытащил. Потертая оранжево-коричневая банкнота достоинством в один рубль. Хотел сунуть обратно. Не жмись, подумал он, всю ночь денежными проблемами занимался, хватит на сегодня. И решительно протянул рубль молочнику.
Гюстав взял бумажку. Поднес ее к близоруким глазам, внимательно рассмотрел и вернул пренебрежительным жестом.
— Убери этот мусор, приятель. Я же сказал, шесть франков, или ты не расслышал?
— Постой, постой, — успокаивал его Николай с чувством превосходства. — Этот, как ты выразился, мусор, стоит, по меньшей мере, сто двадцать франков. Или ты не знаешь, что прошлой… нет, позапрошлой ночью у старого Розенхайма сгорел дом?
Молочник смерил его взглядом с головы до пят.
— Представь себе, знаю. И еще знаю то, чего ты, похоже, не знаешь. Ночью Розенхайм продавал рубли, как бешеный. Через подставных лиц. — Гюстав рассмеялся, потом смех перешел в болезненный сухой кашель, и на глазах выступили слезы. — Хорошие… хорошие денежки, должно быть, поимел… от этого пожара.
Николай вынул пачку, нашел десять франков и молча заплатил. Он так устал за ночь, что даже удивляться не было сил. С маленькой головкой сыра он пошел дальше. За его спиной телега Гюстава опять загрохотала по брусчатке. Банкноты оттопыривали карман его брюк. «Утром куплю Мишину бутылку водки, — пообещал он. — Самую лучшую из тех, что найдется на черном рынке».
Старый шестиэтажный дом на рю де Виктоар в эти утренние часы выглядел мрачно со своей облупившейся штукатуркой, с неприличными надписями на стенах и выбитыми на нижних этажах стеклами. Не спеша, Николай подошел ко входу, приостановился, обругав себя за неосмотрительность, и вынул пистолет. В темных коридорах осторожность никогда не повредит.
На сей раз, кажется, все в порядке. Не видно ни наркоманов, ни алкоголиков, ни мелких жуликов. Только неприятный запах в коридоре намекал, что недавно кто-то заскакивал сюда справить нужду. С пистолетом в руке Николай поднялся по грязным ступеням мимо зияющих дверных проемов разграбленных квартир. Кроме него, в доме жили только две семьи, но они жили выше. Всеобщая нестабильность заставляла людей искать спасения в высоте.
На четвертом этаже он остановился и полез в карман за ключами. Новые вмятины на железной двери свидетельствовали о чьей-то неудачной попытке залезть в квартиру. Дураки, пожал плечами Николай. Там нет ничего ценного, а железная дверь — не более чем защитная мера против нашествия вандалов. Хорошо еще, что не залепили какую-нибудь из трех замочных скважин. Два года назад это создало ему немалые проблемы.
Внутри было пыльно и душно, почти как в доме в том заброшенном селе. Надо будет прибраться, подумал он, запирая дверь на две массивные щеколды. Потом глянул по привычке в «глазок» — собственное изобретение, зеркальная система перископов, сделанная таким образом, чтобы можно было предупредить попытку стрельбы с той стороны «глазка».
В коридоре стоял человек.
Свет в коридор проникал только через грязное окно лестничной площадки, так что, сколько ни старайся напрягать зрение, все равно ничего толком не разглядеть. Темный, высокий, слегка сутуловатый силуэт в широкополой шляпе. В руке что-то держит — палку или короткоствольное ружье, плохо видно.
Он оторвался от «глазка», протер глаза и опять прильнул к «глазку».
Человек исчез.
Николай приложил ухо к железной двери и затаил дыхание. Ему показалось, что он слышит шаги. Да, ошибки быть не могло! Тихие, осторожные шаги, которые удалялись и вскоре затихли. Кто это мог быть? «Грабитель, — кольнула его тревожная мысль. — Узнал про историю с рублями и решил меня потрясти».
Ощущая неприятный кисловатый вкус тревоги, он пошел закрыть окно и начал раздеваться. Только вытащил рубашку из брюк, как на ковер упал и покатился шарик из зеленой бумаги. Он нагнулся, взял его в руки и, медленно развернув, посмотрел. Сто долларов. От Мишина…
Вдруг на него нашел смех — облегчающий, очищающий, прогоняющий усталость последних дней. С улицы шел чистый, влажный и прохладный воздух, лаская голую грудь и отгоняя прочь тревогу. Он скинул рубашку на пол и пошел к кровати.
Наконец-то он был дома.
7
— …и потом Лукас выстрелил в меня, — сказал Николай.
Наступила тишина, которую нарушали лишь жалобные дребезжащие звуки — внизу на тротуаре кто-то играл на расстроенной шарманке. Мишин сосредоточенно набивал трубку. Трезвый, в свете дня он совершенно терял вид разбойника; в неизменном овечьем тулупе он скорее напоминал русского купца прежних времен откуда-нибудь из сибирской тайги. Кабинет тоже выглядел вполне прозаично без романтической роскоши со множеством свечей. Забытые свечи болезненно торчали в подсвечниках с налипшими на них бледными висюльками застывшего воска. В глубине комнаты под портретом генерала сидел отец Донован, рассеянно трогая стоящие на шахматном столике фигуры.