— Или мощью сатаны, — добавил Николай.
— Да, или мощью сатаны. Это две стороны одной и той же силы. Не смотри на меня с удивлением, Ник, тебе надо бы было это знать. Ведь в годы раннего Средневековья именно твоя родина была одним из очагов манихейской ереси?[17]
— Злоупотребляешь красноречием, отче! — распаляясь, возразил физик. — Мы с тобой начали спор и избрали арбитра. Я изложил свои аргументы. Возражай по существу, не увиливай в сторону.
— Хорошо… — Отец Донован оперся ладонями о стол и наклонился вперед. — Позиция чистой науки ясна. Надо приспосабливаться к новым условиям, овладевать силами природы и идти проторенной дорогой. Вернуть былое величие, опять стать венцом творения. Именно в этом и заключена ошибка, Жак! Мы ничего не добьемся, даже если станем сверхмогущественными. Чтобы вернуть величие, первое, что надо сделать, это изменить самих себя. Мы веками шли гибельным путем — путем насилия над природой и ближним. Другой линии, линии гармонии с бытием, следовали лишь отдельные племена— эвенки, индейцы, чукчи, полинезийцы…
— Примитивные народы, — презрительно фыркнул Бержерон.
— Да, примитивные, — добродушно согласился Донован. — Не стоит их недооценивать, сын мой. Сейчас я тебе кое-что покажу.
Он вынул свое портмоне и достал оттуда старую цветную фотографию, наверное, вырезанную из какой-нибудь книги. Николай наклонился, чтобы рассмотреть ее получше.
Желтые пески пустыни, из которых вырастали низкие серо-черные скалы. На переднем плане темнели несколько камней с широкими отполированными углублениями в верхней части. В эти углубления были вложены гладкие каменные шары.
— Ручные мельницы, — совсем тихо, почти шепотом произнес священник. — С их помощью мололи пшеницу. Это единственные молчаливые свидетели некогда плодородной Сахары. Тысячи лет назад там текли несколько рек, более могучих, чем Нил. Потом туда пришел человек — примитивные народы, как ты их называешь, Жак, — и неразумным ведением земледелия и скотоводства уничтожили огромные территории. Сначала проходили стада коров, за ними овцы, которые способны щипать даже самую мелкую травку, наконец, стада неприхотливых коз довершали начатое. После них оставалась пустыня. Так человек совершил первую экологическую катастрофу в своей истории. Первую, но далеко не последнюю. В нас заложены семена зла, и до тех пор, пока мы от них не избавимся, все будет напрасно. Ты говоришь мне о простых и безопасных ядерных реакторах. Согласен, возможно, с их помощью тебе удастся возродить цивилизацию и даже добиться стократного успеха, но ведь эти реакторы могут превратиться в простые и доступные любому безумцу атомные бомбы. Сколько времени можно будет надежно хранить их гибельную тайну? Вряд ли долго, ибо, как сказано в Евангелии: и зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Вот так-то, Жак. Если не задумываться прежде о добре и зле в человеке, наука не поможет.
— Согласен, отче. — Бержерон повертел пустую чашку и, не стесняясь, хлебнул прямо из кофейника. — Пока все в твоих рассуждениях было нормально. Мы способны уничтожить планету, что доказывалось неоднократно. Но ты хочешь доказать мне, что мы способны уничтожить всю Вселенную. Как, черт побери, как? Объясни, если можешь.
Отец Донован вздохнул.
— Я не заставляю тебя поверить в бородатого боженьку на облаке или в святых с арфами и пальмовыми ветвями в руках. Просто допусти, что добро и зло в каждом из нас могут иметь огромную силу. Вселенная необъятна — и несмотря на это, нам удается охватить ее своим ничтожным человеческим сознанием. Назови это как угодно, я не стану с тобой спорить. Для меня это божья искра, которая уравнивает нас с Создателем. И пусть у каждого из нас она ничтожно мала, но почему не допустить, что и она может породить эффект, подобный твоей радиоактивной самоиндукции? Шесть миллиардов Вселенных, умещающихся в нашей голове, — это рано или поздно должно оказать влияние на истинную Вселенную. Во зло или добро. И, увы, зло в нас оказалось сильнее. Не знаю, может быть, мы все вместе, подсознательно, решили, что пора очистить мир от своего присутствия. Однако в своей неизмеримой гордыне мы избрали смерть, с помощью которой готовы и его увлечь вслед за собой. А может быть, именно то добро, которое еще осталось в некоторых из нас, удерживает нас на грани? Наш долг раздувать гаснущее пламя этого добра, чтобы оно горело… в надежде на спасение. Ибо если действительно мы виноваты в том, что произошел Коллапс, то мы просто не имеем права умереть.
Бержерон яростно сунул пальцы в свои длинные волосы.
— Это не более чем безумная гипотеза, отче, я уже говорил. Я не могу ее опровергнуть, а ты не можешь защитить. Давай доказательства, все остальное — пустой звук!
— Не дам! — отрезал Донован неожиданно гневно. — Далее будь они у меня, все равно бы не дал, потому что ты все равно не поверишь или назовешь их непонятными физическими явлениями, как парадокс симультанности. Для меня это чудо. Для тебя — загадочный процесс. Только вера может спасти нас, а с доказательствами это уже не вера.
— Попросту говоря, ты не можешь предложить ничего в поддержку твоих утверждений.
Священник прикрыл глаза. Его голос зазвучал глухо и задумчиво:
— Хорошо… Попробую рассказать тебе одну историю, хотя знаю, что и это тебя не убедит. Слушай, Жак. Я уже говорил, что в прошлом служил в секретной военной части, называемой ЭКЮ. Я был там не единственным священником, кроме меня было еще несколько, каждого, прежде чем принять, как говорится, под микроскопом рассматривали. Но был среди нас один… совершенный, трудно найти подходящее слово. Его звали Майкл, и вырос он в бедных кварталах Детройта. Не стану его описывать, да и трудно было бы это сделать. Повторяю, мы все были как на подбор, но он выделялся какой-то потрясающей душевной силой. В нем более ярко горела божья искра, или добро, или как угодно это назови. Говорят, что добро недостаточно сильно. Ложь! Майкл был необычайно сильный — и физически, и духовно. И именно я оказался рядом с этим человеком, когда нас подняли по тревоге в день Коллапса. В сущности, вначале нас отправилась целая группа в защитных костюмах и прочее. Но когда до критического срока оставалось всего четыре часа, начали поступать сведения о сверхсекретных военных базах, где еще ничего не было сделано. Мы были в числе добровольцев, которые вызвались отправиться туда.
— С голыми руками, — уточнил Николай.
Отец Донован кивнул.
— Да, с голыми руками. Но это нас не пугало, ведь нас для таких случаев и готовили. Нам с Майклом достался совсем маленький секретный склад, где было всего четыре бомбы. Персонала там не было — полная автоматика. Это было в каком-то захолустном уголке штата Невада. Нас доставили туда самолетом, мы прыгнули с парашютами, а самолет полетел дальше с другими добровольцами. Но мне не повезло… а может, наоборот, не знаю. Нам забыли сказать, что база охраняется стрелковым роботом — кровожадной такой машинкой на колесиках, единственной задачей которой было уничтожать все живое в радиусе мили. Первой же автоматной очередью он ранил меня в ноги. Мы залегли, Майкл меня перевязал, но дальше оставаться со мной не мог. В конце концов, мы оба шли на верную смерть.
Священник вздохнул и покачал головой. Его невидящий взгляд блуждал где-то далеко за пределами комнаты.
— Майкл справился с роботом. Потом вошел на территорию базы — хорошо еще, что коды входа нам сообщили. А я остался лежать среди камней и сухих кустов. До конца оставалось три часа. Нас снабдили маленькими сверхмощными радиостанциями, и даже из-под земли Майкл периодически выходил со мной на связь. Он обнаружил склад инструментов и начал разбирать бомбы.
Николай невольно вздрогнул, представляя себе, как молодой священник лежит в пустыне с окровавленной ногой и потрескавшимися губами, а часы в это время отсчитывают минуты до конца света.