— Устали? — спросил он.
— Нет.
— Мне все еще странно идти по прямой, привык — то вверх, то вниз.
Она не ответила. Ее молчание было ему приятно: ничто так не сближает, как молчание, и ему верилось, что, если эта тишина между ними еще продлится, все у них будет хорошо.
Больше они не обменялись ни словом, пока не дошли почти до самого Бринака.
— Отдохнем немного перед городом, — сказал он.
Они облокотилась о чью-то ограду и постояли, давая передышку натруженным ногам. По дороге со стороны Сен-Жана со стуком катила телега. Это был Рош. Он натянул вожжи, и лошадь остановилась.
— Подвезти? — предложил Рош. За эти годы он завел привычку поворачиваться к собеседнику в профиль, пряча правый бок, и это придавало ему вид нахальный и надменный.
Тереза Манжо покачала головой.
— Вы ведь барышня Манжо? Не дело вам ходить пешком в Бринак.
— Мне захотелось прогуляться.
— А это кто? — Рош кивнул на Шарло. — Работник ваш? У нас в Сен-Жане о нем слыхали.
— Он мой друг.
— Вы бы, парижане, поостереглись, — сказал Рош. — Вы не знаете здешних краев. Сейчас здесь столько народу ходит попрошайничает, никого нельзя в дом пускать.
— Какие вы, деревенские, все сплетники, — неприязненно произнесла Тереза Манжо.
— А вы? — обратился он к Шарло. — Чего помалкиваете? Нечего сказать, что ли? Тоже парижанин?
— Можно подумать, что вы из полиции, — сказала Тереза Манжо.
— Я из Сопротивления, — ответил Рош. — Присматривать тут — моя обязанность.
— Война ведь уже кончилась, разве нет? И вам больше нечего делать.
— Как бы не так. Она здесь только еще начинается. Предъявите-ка мне лучше ваши документы, — сказал он Шарло.
— А если не предъявлю?
— Кто-нибудь из наших заглянет к вам домой.
— Дайте ему, пусть посмотрит, — сказала Тереза Манжо.
Чтобы взять у Шарло бумаги, Рошу пришлось отпустить вожжи, лошадь, почуяв волю, тронулась с места, и он сразу превратился в растерянного, беспомощного мальчика, который не умеет справиться с лошадью.
— Ладно, — пробормотал он, — получите обратно.
И подхватил вожжи.
— Я помогу пока подержать вашу лошадь, — предложил Шарло с нарочитой, оскорбительной любезностью.
— Вы лучше выправьте себе правильно документы, эти недействительны. — Он обернулся к Терезе Манжо: — Смотрите будьте осторожны. Тут сейчас много пришлого народа, невесть что за птицы, беглые. А этого я уже где-то видел. Могу поклясться.
— Он каждую неделю бывает в Бринаке на рынке. Вы его, наверное, там видели.
— Ну, не знаю.
Тереза сказала:
— Вы напрасно придираетесь. Это человек честный. Сидел у немцев в тюрьме. Он знал Мишеля.
— Выходит, он и Шавеля знал?
— Да.
Рош еще раз заглянул ему в лицо.
— Странно, — проговорил он. — Мне потому и показалось, что я его знаю. Он сам немного смахивает на Шавеля. Голос похож; лицо-то, конечно, совсем другое.
Шарло произнес раздельно, стараясь не сбиваться больше на предательскую привычную скороговорку:
— Теперь бы вы не сказали, что у него голос похож на мой. Он шамкает, как старик. Тяжело перенес заключение.
— Еще бы. Привык тут к легкой жизни.
— Вы, наверное, были его другом, — сказала Тереза Манжо. — В Сен-Жане все — его друзья.
— Не угадали. Кто его хорошо знал, не мог с ним дружить. Он и маленький был паскудник. И трус. Девчонок боялся. — Рош усмехнулся. — Он со мной делился. Думал, что я ему друг, пока со мной несчастье не приключилось. Потом-то он меня не выносил, потому что он себя умником считал, а я стал не глупее его. Когда лежишь в постели и месяц, и два, то либо помрешь, либо ума наберешься. Но он мне про себя такое рассказывал! Кое-что я и теперь еще помню. Тут была одна девчонка на мельнице в Бринаке, нравилась ему…
Потрясающе, чего только человек не забывает. Может быть, то личико, неумело нарисованное на обоях?.. Он ничего не помнил. А ведь когда-то…