Удар был неожиданным и сильным. Один — единственный воспитатель, проводя с детьми в лагере десять суток, экономно совмещал в своём печальном лице штатных трёх воспитателей и четырёх нянь. Но за двести сорок беспрерывных часов тяжкого труда ему доставались совсем небольшие деньги, что, впрочем, хорошо потом сказывалось на величине премии для Людмилы Павловны и ее бухгалтеров.
Вряд ли высокий порог детдомовского методкабинета переступала когда–либо нога человека, способного хотя бы к робкому протесту. Светлана Анатольевна и сама удивилась, услышав свой хриплый от волнения голос.
— Если я и поеду в лагерь, то на других условиях.
Тишину в методкабинете при желании можно было погладить ладонью.
— Всех воспитателей устраивают лагерные условия, а вас нет, — еле сдерживаясь, повысила голос краснеющая лицом Людмила Павловна, — или вы считаете всех дураками, а себя самой умной?
Обвинение прозвучало нешуточное. Прилюдно уличённая в избытке ума, Светлана Анатольевна и вовсе пала духом, когда после педсовета даже ближайшие друзья беспощадно осудили её.
— Ну, Светка, у тебя точно крыша поехала! — горячились ближайшие друзья. — Зачем раздраконила Людмилу? Дались тебе эти деньги! Нехай[3] кладёт их себе в карман — лишь бы нас не трогала! От имени комиссии она теперь со зла сократит вместе с тобой и кого–нибудь из нас!
Расходясь по группам, осуждающе шептались и молодые воспитательницы:
— Вечно этой бабе что–то не нравится: то ей мяса в обед не доложили, то апельсинов не по числу детей дали Можно подумать, сама без греха. Надо ж так Людмилу Павловну из себя вывести!
Молодые воспитательницы владели тайным умением расположить к себе любого начальника. Природная смекалка и нехитрый житейский расчёт открывали доступ и к повышенной премии, и к гуманитарной помощи, и к бесплатной поездке с детьми, детдомовскими и своими собственными, на всё лето в Италию, да мало ли к чему ещё! Нерасторопные и недалёкие ехали на двести сорок часов в пригородный лагерь.
Светлана Анатольевна была близка к отчаянию. Едва переставляя ноги, медленно поднималась она по лестнице к себе в группу на второй этаж.
— Повеситься, что ли, разнообразия для? Или уж сразу бесповоротно утопиться? — меланхолично размышляла она, ведя за собой пальцем невидимую черту по холодной шершавой стене.
Взрыв многоголосого детского крика заставил её стремглав взметнуться вверх по лестнице и рывком распахнуть дверь в группу.
— Предотвратите смертоубийство! — со слезами на глазах с порога воззвала к ней молоденькая няня Марина. — Уберите куда–нибудь от меня этого потрошителя! Он мне всю душу вымотал!
Светлана Анатольевна уныло взглянула вглубь игровой комнаты. В дальнем её углу, скрестив руки на груди, с вызывающим видом стоял шестилетний Игорёк. Это был тот самый Игорёк, чья любвеобильная мама так и не нашла в себе силы расстаться ради сына с манящими просторами «дальнобойной» автотрассы Москва — Брест. Это был тот самый Игорёк, который спал, как Наполеон, три–четыре часа в сутки и в оставшееся время изобретательно не давал никому забыть о себе звоном разбитого стекла, чьим–нибудь истошным криком, а то и пролитой кровью. Робкие педагогические попытки унять его приводили к разрушительным по. следствиям. Выпотрошенные подушки, выломанные дверцы шкафчиков, битая посуда, предсмертный хрип задавленной морской свинки могли отбить всякую охоту к педагогическому творчеству хоть у какого угодно терпеливого воспитателя.
Светлана Анатольевна, не приступив ещё к работе, устало опустилась в воспитательское кресло.
— А с Вовкой Доброволовым я и вовсе не знаю, что делать, — продолжала жаловаться ей Марина, — этот беспредельщик уже всех детей переколотил. Он их не просто бьёт, он их с наслаждением истязает!
Семилетний Вовка Доброволов оказался в детдоме, когда его родители в угаре очередной пьяной драки за. резали друг друга кухонными ножами на глазах у собственного ребёнка. Ребёнок никогда не вспоминал о них, и в детдоме ему нравилось. Нравилось наблюдать, как в крике ширится от боли рот у низкорослого и слабосильного Стёпы. Весело было прищемить ему пальцы дверцей шкафчика! Весело было следить и за струйкой крови, стекающей по расцарапанной щеке безмолвной Насти. Безжалостная Вовкина рука предпочитала именно девичьи щёки.
— Всё, всё, больше не могу! — в отчаянии причитала Марина. — Он вчера затолкал вороне в горло три здоровенные пуговицы! Он котёнку осколком стекла глаз ковырял! Я скоро сама напрочь с ума сойду с этими ангелочками!