После этого Джон вернулся в машину. Узнав, что может получить комнату за восемнадцать шиллингов, Мак–Намара заявил, что это его устраивает, и добавил с тонкой улыбкой:
— Те, другие, хотели меня облапошить, но надо очень рано встать, чтоб обскакать парня из Томинтула.
Хозяин, недоверчиво глядя на гостя, попросил уточнить:
— Это место находится в Великобритании?
— В Шотландии, старина, в графстве Банф.
— И чем там занимаются?
— Разводят овец, старина. У меня их почти восемь сотен. Второе стадо после Кейта Мак–Интоша.
Джон Эрмитедж прервал эти объяснения, бросив с порога:
— Вы расплатитесь со мной, чтобы я мог уехать?
Шотландец рассмеялся:
— И еще говорят, будто это мы любим деньги? Я вижу, в Лондоне то же самое, а?
Таксист предпочел ответить молчанием. Мак–Намара вышел за ним на обочину.
— Сколько с меня?
— Фунт и восемь.
— Что?
— Фунт и восемь шиллингов. Это на счетчике.
— Послушайте, старина, я дам фунт. Согласны?
Эрмитедж прикрыл глаза, вверяя себя святому Георгию и моля избавить его от апоплексического удара.
— Сэр, я обязан взять с вас сумму, указанную на счетчике, иначе мне самому придется доплачивать разницу.
— И вы, естественно, этого не хотите?
Джон мучительно стиснул зубы, чтобы не выругаться.
— Вы угадали, сэр, я этого не хочу.
— А ведь, получив фунт, вы еще, по–моему, выгадаете!
Сэм Блум, хозяин «Нью Фэшэнэбл», не желая упустить такое зрелище, выбрался из–за конторки. Он появился на улице как раз вовремя: шофер бросил на тротуар свою фуражку и принялся бешено ее топтать. Он проделывал это до тех пор, пока не вернул себе хладнокровие, после чего снова надел ее на голову и заявил:
— Я не служил в армии. Меня освободили из–за не шибко крепкого сердца. Мне бы не хотелось умереть, не повидав новоявленного младенца и не дав ему отеческого благословения. Вы меня поняли, сэр? Тогда расплатитесь, и я уеду.
— Ну, раз вы взываете к моим чувствам…
Мак–Намара вытащил громадный черный кошелек с медной застежкой и дважды пересчитал деньги, прежде чем отдать требуемую сумму Эрмитеджу.
— И все–таки это чертовски дорого… Вот, старина, и поцелуйте от меня бэби.
— Прошу прощения, сэр, а чаевые?
— Вы считаете, что фунта и восьми шиллингов мало?
— Эти деньги для хозяина. А мне?
Вокруг начала собираться толпа.
— В Томинтуле никто никогда не требует чаевых.
Несмотря на все усилия взять себя в руки, Джон все–таки не смог не взорваться:
— Черт возьми! Плевать на Томинтул! Мы не в Томинтуле! Мы в Лондоне! А Лондон — столица Соединенного Королевства! Сечете? И в Лондоне водителям платят чаевые!
Какой–то служитель культа счел долгом вмешаться в это дело и обратился к Эрмитеджу:
— Дитя мое, ругаться так, как вы себе только что позволили, — постыдно. Подумайте, какой дурной пример вы подаете.
Но Джон был совсем не в настроении внимать гласу добродетели.
— Шли бы вы, пастор…
И он добавил ругательство.
— Бандит! Безбожник! Атеист!
— Слушайте, вы, часом, не хотите схлопотать по носу?
— Попробуйте только тронуть меня — живо попадете в суд!
Какой–то дарбист[4], оказавшийся свидетелем перепалки, решил, что пора воззвать к Всевышнему:
— Настало время пришествия Христа, дабы он водворил порядок в этом безумном мире! И Он грядет, братья! Он здесь! И приход Его будет гибелью вашей церкви–самозванки! Так возвестил Джок Дарби!
Теперь вся ярость служителя церкви обрушилась на сектанта:
— Ах вы еретик несчастный! И вы еще осмеливаетесь выступать публично?!
— Нет, это вы блуждаете во тьме, а все потому, что отдалились от Господа!
— Так как же мои чаевые? — снова вступил Эрмитедж.
Но в бой уже ринулась уличная торговка, сторонница унитаристской доктрины[5].
— Посмотрите, до чего доводят дикие выдумки о Боге в трех лицах! Бог един, Бог единствен, и десница Его повергнет вас во прах!
Священник и дарбист немедленно объединились против унитаристки:
— Прочь отсюда, безумица! Ад плачет по твоей грешной душе!
Сэм Блум вместе с новым постояльцем ушли в гостиницу. Что касается Эрмитеджа, то он никак не мог понять, каким образом его законное требование вызвало столь бурную теологическую дискуссию. Тут к нему подошла женщина из Армии Спасения.
— Брат мой, подумайте о тех, кто страдает от голода и холода. Подать страждущему — значит открыть сердце Всевышнему!
Не думая о том, что делает, Джон протянул два шиллинга, и женщина, поблагодарив, исчезла. Появление полисмена утихомирило метафизическую бурю. Толпа рассеялась. Только Джон остался стоять на тротуаре, тупо глядя на собственную ладонь, в которой теперь было всего фунт и шесть шиллингов… Его зациклившийся мозг тщетно пытался сообразить, почему же все–таки он не только не получил чаевых, но еще остался в убытке.