— Это невозможно.
— Вам нравится Лондон?
— О нет!
— Значит, вас удерживает работа?
— Я ее ненавижу.
— Но ваш дядя сказал мне…
— Послушайте, Малькольм, вы — самый славный парень, какого я когда–либо видела. Сэм Блум мне не дядя… Он вам все наврал, вам все врут. Будьте осторожны, Малькольм, я не хочу, чтобы с вами что–нибудь случилось…
— А что может со мной случиться?
— Да, в самом деле, что с ним может случиться?
Они обернулись. Питер Дэвит, улыбаясь, стоял на пороге. Патриция быстро взяла себя в руки:
— Он такой беззащитный…
— …Что пробудил в час материнские чувства? Это вполне естественно… но я не думаю, что Джек будет очень рад этому, Патриция.
— А вы ему обо всем доложите?
— Должен был бы… но Джек что–то уж слишком разыгрывает большого босса, на мой взгляд. Я уже давно подумываю, что нам с вами неплохо было бы заключить договор…
— …который бы исключал…
— Разумеется!
— Об этом стоит подумать.
— Однако не советую слишком уж затягивать размышления. Кстати, мистер Мак–Намара, я думаю, мисс Доттер необходимо передохнуть перед следующим выходом.
— Вы хотите сказать, я должен уйти?
— Вот именно.
— Ну ладно.
Дэвит поклонился.
— Вы удивительно понятливы, мистер Мак–Намара. Будьте любезны…
Питер открыл дверь, пропуская шотландца. Патриции показалось, что она никогда больше не увидит этого добродушного гиганта, и голос ее дрогнул.
— Прощайте, Малькольм, и… удачи вам!
Мак–Намара изумленно оглянулся.
— Прощайте? Как бы не так! Мы еще увидимся, детка!
Глава III
В зале «Гавайской пальмы» Малькольма встретил взрыв веселой доброжелательности. Однако шотландец выглядел озабоченным. Он направился прямиком к бару, и Герберт принял его с особой теплотой.
— Ах, сэр! Здесь, в Сохо, что бы там ни говорили, редко выпадает случай повеселиться по–настоящему. Давно я так не смеялся, как сегодня благодаря вам. Спасибо, сэр, и если вы не сочтете это нескромным, могу я предложить вам стаканчик?
— Охотно принимаю угощение, старина. У нас в Томинтуле говорят: один человек стоит другого.
— Хотя бы ради этого имеет смысл жить в Томинтуле. Вам повезло, сэр.
Шотландец слегка наклонился над стойкой:
— Послушайте, старина, надо, чтобы вы мне объяснили… Все вы, кажется, сгораете от желания жить подальше отсюда, и при этом ни у кого, видно, не хватает мужества сменить обстановку. Почему?
Бармен пожал плечами:
— Не знаю, сэр… Может, потому что мы слишком прогнили? Не могу объяснить вам… Говоришь себе: «Конечно, пора менять пластинку», но стоит зажечься огням Сохо — и ты бредешь туда. В глубине души все мы жалкие ничтожества, сэр, вот что мы такое. Я еще никогда никому не говорил об этом, но, должно быть, вы и впрямь славный малый, раз меня потянуло на такого рода признания. И все–таки странно, что хочется говорить вам такое, в чем и самому себе–то не решаешься признаться… Думаю, мне пора пропустить еще стаканчик, с вашего позволения, сэр.
— На этот раз угощаю я, старина.
Они выпили, и Мак–Намара, ставя на стойку пустой бокал, неожиданно заметил:
— Этот парень, который меня здесь принимал…
— Мистер Дэвит?
— Ага… не нравится он мне, старина.
— А?
— Да–да, совсем не нравится. У него рожа предателя и лицемера, и мне очень хочется стукнуть по ней хорошенько.
— Не советую вам этого делать, сэр! Когда мистер Дэвит сердится, он становится… очень опасен… Вы понимаете меня, сэр?
— Еще бы! Но я тоже в случае чего могу быть опасен, и даже чертовски опасен. Он хозяин этой лавочки?
— Мистер Дэвит? О нет! Только управляющий, «Гавайская пальма» принадлежит мистеру Дункану… — Герберт понизил голос. — И если вас интересует мое мнение, сэр, то по сравнению с мистером Дунканом мистер Дэбит просто ягненок!
Возвращение Патриции на сцену прервало задушевную беседу шотландца с барменом. В зале наступил полумрак, и, освещенная единственным прожектором, молодая женщина запела что–то нежное и печальное. Все слушали с волнением, в полной тишине, тем более что крепкие напитки располагают англосаксонские сердца к сентиментальности. Когда Патриция допела знаменитый «Край моих отцов» — национальный гимн жителей Уэльса, — зал приветствовал ее настоящей овацией. Что до Малькольма, то он, к глубокому изумлению бармена, плакал.
— Что случилось, сэр?
— Старина, эта девушка станет женщиной моей жизни, и это так же верно, как то, что меня зовут Малькольм Мак–Намара!