До полуночи я добирался до Тараскона, где остановился в маленьком отеле, высушил одежду, а утром попросил, чтобы мне ее погладили. Я позвонил жене и сказал ей, что мне срочно пришлось отправиться по делам в Ним, чтобы она не беспокоилась. Вернувшись домой, я сказал ей, что продал машину, так как она начала барахлить. Жена проглотила пилюлю, тем более что я обещал ей купить другую, с откидным верхом. Сейчас у меня «пежо», но я не вожу в пьяном виде и избегаю ездить вдоль водоемов даже трезвым. Но самое ужасное было потом, когда жандармы появились в моем доме и рассказали ей всю правду. Она не могла успокоиться целые сутки и с тех пор называет меня не иначе, как Моисей.
Маттео выспался, поел, набрался сил. Когда он предстал перед судьей Суффри, его глаза снова горели лукавым блеском. Судья объяснил ему, что вызвал его только за тем, чтобы удостовериться в его личности, и что они перейдут к сути проблемы, когда у Маттео будет адвокат.
— Но у меня нет денег на адвоката, — сказал Маттео.
— Это не будет вам ничего стоить, — сказал судья.
— Но мне не нужен адвокат, потому что я невиновен. Клянусь вам.
— Но вы признали…
— Любой другой признался бы во всех грехах в таких условиях. Даже вы.
— Садитесь, Маттео. Вы подписали свои показания. Вас будут судить на основании этих показаний, что бы вы теперь ни говорили, а если вы откажетесь от них, это только усугубит вашу вину, и я вам объясню почему. Правосудие Франции считает вас больным человеком, но если вы отречетесь от своих показаний, вас будут считать здоровым. Вы преступник, и вам грозит смертная казнь.
— Я невиновен, — сказал Маттео. — Адвокат поверит мне. Он вам все объяснит, и вы ему поверите.
— Маттео, я надеюсь, вас не били?
— Нет. Они все время повторяли одно и то же и в конечном счете вбили это вот сюда, — сказал Маттео, стукнув себя по голове кулаком.
— Вы рассказали подробности. Вы сказали, что бросили фотоаппарат в канал.
— Это они сказали, что я его бросил. Они сказали также, что я набросился на девушку, изнасиловал ее и забрал ее деньги. Я хотел спать, поэтому я на все отвечал «да», а потом подписал признание, как они просили. Если бы они мне сказали, что я убил собственную мать, я бы тоже сказал «да» и подписал, потому что я очень хотел спать.
Судья поднялся, подошел к двери и открыл ее.
— Уведите его, — сказал он охраннику.
Оставшись наедине с секретарем, он подошел к окну и постучал пальцами по стеклу. Затем он повернулся к секретарю, точившему карандаш.
— В канале так ничего и не нашли, — сказал он.
— В канале нашли «симку», — сказал секретарь.
Фарфоровый абажур в виде перевернутой тарелки слабо освещал комнату бледно-зеленым светом. Прокурор Деларю не зажег настольной лампы и даже отодвинул от стола кресло в стиле Людовика XIII: он не хотел иметь вид человека, сидящего за столом и принимающего решение.
В половине седьмого в комнату вошел Суффри. У него было усталое лицо землистого цвета, и он сутулился больше обычного.
— Как дела? — спросил судья.
— Они придут в семь часов.
— Я не об этом, — сказал судья.
Прокурор сделал рукой неопределенный жест.
— Ах, это… Я оказался не так хитер, как думал.
— Каковы результаты последних обследований?
— Отличные, — усмехнулся он. — Все играют в одну игру, в том числе и я. Жена и дети знают, что у меня рак, и я это знаю, но я делаю вид, что не знаю, а они делают вид, что не знают, что я знаю.
Суффри молча разглядывал свои руки. Через некоторое время прокурор робко добавил:
— Я вам благодарен, что вы не утешаете меня общепринятыми глупостями вроде того, что сейчас это лечится, что в одном случае из трех… и прочее… и прочее… Я устал от лжи, Суффри.
На улице начал накрапывать дождь, весело стуча об оконные стекла. Прошло еще четверть часа, и в амбразуре двери появилась голова секретаря. Следом за ним в комнату вошли командир эскадрона Кампанес и подполковник Брюар, внося с собой уличную сырость.
— Мы первые?
— Садитесь, господа. Бретонне приезжает семичасовым поездом, а Бонетти выехал на машине.
— Если вернуться к этим признаниям, то я должен заметить, что не впервые… — начал с места Брюар, но Деларю жестом остановил его:
— Я предлагаю перейти к этому вопросу, когда все соберутся.