— Вы приятельница Эда Тэчера?
Бернар прикрыл рот рукой и говорил прямо в трубку, так как в кабинете помимо него находились еще четверо человек, а личные разговоры в принципе были запрещены, вернее, не совсем запрещены, но патрон Бонн не любил, когда его персонал использовал телефон в личных целях, в то время как могли позвонить клиенты. А сегодня, как назло, с падением курса золота звонки следовали один за другим. Кроме того, Бернар никак не мог вспомнить Эда Тэчера, хотя, кажется, это был тот высокий рыжий американский журналист. Сколько прошло времени? Два года.
— Как он поживает?
— Думаю, что хорошо. В последний раз, когда я с ним разговаривала, все было в порядке. Он дал мне ваш номер телефона и сказал, что у вас почти пустая квартира… разумеется, если это вас не стеснит.
— Дело в том, что…
— О! Я совсем забыла вам сказать… меня зовут Кандис Страсберг, я американка, я только что приехала из Гавра и собираюсь пробыть в Париже три дня.
— Вы хотите остановиться у меня?
— Если можно. Отель мне не по карману, а Эд сказал, что…
— Мне очень жаль, но я уезжаю на уик-энд сегодня вечером, до шестнадцатого июля. Квартира останется в вашем полном распоряжении.
— Вот здорово!
— У вас есть адрес?
— Да.
— Отправляйтесь прямо по адресу. Я предупрежу консьержа по телефону, и он даст вам ключи.
— Спасибо, Бернар. Я вас увижу или нет?
— В семь часов я заеду за чемоданом.
— В таком случае до семи.
Он повесил трубку, затем снова снял ее, позвонил консьержу и забыл об этом. Ему хотелось скорее уехать из Парижа, он рассчитывал прибыть в Мутри к ужину, несмотря на пробки на дорогах, типичные для вечера пятницы. Когда он вернулся к себе, она заканчивала переодевание. На ней были бежевые вельветовые брюки, поясная пуговица которых была расстегнута, и он мог заметить ее плоский загорелый животик; белая блузка с широким вырезом, а с шеи свисали позолоченные цепочки, позвякивающие при движении. Она непрерывно перемещалась из комнаты в ванную. У нее были длинные стройные ноги и узкие бедра. Она показалась ему легкой и красивой. Что-то от Моцарта. Она весело улыбалась ему, немного запрокинув голову назад, демонстрируя ослепительно белые зубы. Забавная, подумал еще Бернар.
Он стал быстро укладывать предметы туалета, пижаму, купальные плавки.
— Вы хотите провести четырнадцатое июля в Париже?
— Да, я вся в предвкушении праздника.
— Да, именно. Толчея, давка, насилия, грабежи. Советую вам под блузку надеть закрытый купальник. Это фестиваль разгула и бандитизма.
— А еще чего?
— И иностранцев. Будете чувствовать себя как дома среди американцев. Вы этого хотите?
— Возможно. А что тебе до этого?
— Ничего.
Обращение на «ты» пронзило его, как электрическим током. Он остановился у двери, расслабился и улыбнулся:
— До понедельника, я вернусь рано утром.
— В понедельник меня уже здесь не будет.
— Оставьте ключ у консьержа. До свидания. Желаю хорошо провести время.
— Постараюсь, — сказала она. — А ты куда?
— В деревню, навещу свою детвору.
— Ты женат?
— Разведен. Дети живут с женой, два мальчика, четырех и двух лет.
Бросив кожаную сумку в передний багажник «порше», он злился на самого себя. Как он и предполагал, у ворот Сен-Клу образовалась огромная пробка. После Роккенкура пошел дождь, заработали дворники. «Порше» ехал зигзагами, непрерывно меняя полосы, чтобы выиграть несколько метров. Бернару хотелось оторваться от других машин, выжать из мотора все его лошадиные силы, но это было невозможно. У него начала болеть голова, и ему хотелось есть. Он все больше злился и курил одну сигарету за другой. Ему хотелось остановиться у первого кафе, но тем не менее он доехал до самого Бревьера, лежащего перед Рамбуйе, остановил машину на обочине дороги и вошел в кафе. Его соединили почти сразу.
— Послушай, Колетт, мне очень жаль, но я не могу приехать.
— Ты где, дорогой?
— Возле Рамбуйе.
— Значит, самый трудный участок уже позади.
— Дело не в этом. Я потом объясню тебе.
— Дети очень расстроятся. Твой приезд для них — настоящий праздник.
— Я знаю, но не могу. Это выше моих сил.
— Девушка?
Он угадывал ироничную улыбку на ее лице.
— Это все так странно, я сам не знаю, что это.
— Ты обещал им устроить фейерверк.
— Скажи им, что я устрою его в следующий раз. Клянусь.
— Но это глупо — доехать до Рамбуйе и возвращаться назад.
— Да, очень глупо. Целую тебя.
Было десять часов, когда он вернулся в квартиру на улице Николо, и он знал заранее, что не застанет ее дома. Может быть, она все-таки вернется не слишком поздно? Хотя он знал, что вернется она поздно. А что, если она придет с каким-нибудь парнем? Его охватила паника, сменившаяся ненавистью. «Какое она имеет право приводить кого-то в мой дом?» — подумал он. Хотя это такое поколение… от них всего можно ожидать. Разве в мое время (ему был тридцать один год) девушки могли позволить себе такое? Ложась в полночь в постель, он представил себе ее рядом, обнаженной, и ту оргию, которой они могли бы предаться. Он встал с кровати, взял лист бумаги и написал: «Я передумал и решил остаться. (Для него это было почти признанием в любви.) Я буду спать в кабинете (проявление деликатности). Завтра можно спать долго. (Он уточнял свои намерения.)»