Она улыбнулась и села рядом.
— Ну вот, все кончено. Больше не плачу. Я купила фрукты. Ты любишь клубнику и персики?
— Я тоже хотел, чтобы кто-то был рядом со мной. С первой нашей встречи.
— Не будем больше говорить об этом. Обещаю тебе. Но объясни все-таки, почему старик так ненавидел Бернара и его отца? Это не секрет?
— Нет. Во всех парижских редакциях, наверное, ищут сейчас ответ на этот же вопрос. Андре Вейю ничего не имел против семьи Тиро. Он видел Бернара раз в жизни, в Тулузе. И думаю, что он вовсе не знал его отца, Роже.
— Значит, он сумасшедший?
— Нет, обыкновенный чиновник. Он начал карьеру двадцатилетним служащим в Тулузе в префектуре полиции. В тридцать восьмом году. Не прошло и года, как он стал заместителем ответственного секретаря. В сороковом организовал прием французов, бежавших с севера, от немцев. В следующем году ему поручили дела беженцев.
Вейю старательно выполнял все инструкции вишистского правительства. Именно он занимался отправкой в пересыльный лагерь Дранси целых семей. Вместе с ним в префектуре работал Лекюссан. По количеству детей, отправленных в нацистские лагеря смерти, они опередили все другие районы Франции. Часть французских чиновников нарочно путала документы, направляя гестаповцев по ложным путям. Но не в Тулузе. Вейю из усердия даже опережал немецкие планы и приказы. У нас бы никогда не было столько погибших, не имей нацисты услужливых сотрудников среди французов. Из Пиренеев вывозили даже тех детей, которым не исполнилось двух лет, хотя, по распоряжению Петена, их можно было не трогать.
— Но в то время отец Бернара был ребенком.
— Роже Тиро родился в Дранси — вот в чем дело. В свободное время он писал книгу об истории родного города. Самого обычного города, во всяком случае до создания в нем концлагеря, который принес ему печальную известность. Отец Бернара обратил внимание на непропорционально большое количество детей, присланных в лагерь из района Тулузы. И постарался понять причины. Для этого поехал в Тулузу, посетил сначала мэрию, потом префектуру. Просматривая документы на буквы «Де», он быстро смекнул, что виновником небывалого числа сосланных детей был местный чиновник, подписывавшийся инициалами А.В. К несчастью, должность главного архивариуса города занимал Лекюссан. Он-то и предупредил Вейю о том, что бумагами того времени интересуется какой-то историк.
Клодин прервала меня:
— Но разве после Освобождения не было расследования, которое определило вину каждого?
— Конечно, было. Но Вейю и Лекюссан не дураки. Почувствовав в начале сорок четвертого года, что сотрудничество с немцами надо прекращать, иначе придется держать ответ, они приложили немало усилий, чтобы связаться с Сопротивлением. В результате после изгнания фашистов Вейю даже получил награду за храбрость. Никто не мог бы оговорить человека с орденом на груди. И он продолжал делать карьеру. В шестидесятом году ему поручают тайную миссию: сформировать группу для ликвидации активных руководителей ФЛН. Год спустя в задачу группы включают борьбу с ОАС.
Когда в шестьдесят первом Лекюссан предупредил его о розысках Роже Тиро, отца Бернара, Вейю самым естественным образом использовал одного из своих людей, Пьера Каза. Понятно, он не открыл настоящую причину уничтожения Тиро. Еще неделю назад, когда я говорил с Казом, полицейский был уверен, что прикончил тогда опасного террориста. Он воспользовался демонстрацией алжирцев семнадцатого октября, чтобы выполнить задание. Бернар Тиро, работая с рукописью отца, тоже обратил внимание на количество высылаемых из Тулузы детей, сделав те же выводы. Потому и его ждала та же участь. На сей раз от руки самого Вейю. Двадцать лет спустя.
— Думаешь, газеты об этом напишут?
Я не мог сказать ей, что мне уже приказали не поднимать шума. В министерстве готовили для граждан более подходящее объяснение. Иначе они могли бог весть что подумать о людях, охраняющих общественный порядок.
— Все, конечно, не напишут, но какую-то часть вынуждены будут опубликовать.
Клодин прижалась ко мне. Я замолчал, гладя ее волосы.
Вернон САЛЛИВАН (Борис ВИАН)
СТРАЖ БРАТУ МОЕМУ
1
В тот вечер посетителей было не много. И музыканты, как у них бывает в подобных случаях, играли без энтузиазма. Я бы так не переживал. По мне — чем меньше народу, тем лучше. Вышвыривать на улицу — более или менее аккуратно — по полдюжине субъектов за вечер — это в конце концов надоедает. Хотя вначале мне это нравилось.
Да, мне нравилось, мне доставляло удовольствие бить морду этим свиньям. Но за пять лет и этот вид спорта может осточертеть. Пять лет, и за эти пять лет ни один не догадался, ни у кого даже подозрения не возникло, что физиономии им каждый вечер разбивал полукровка, цветной. Да, сначала меня это возбуждало. И женщины, эти окосевшие от виски дуры, которых я запихивал в их собственные тачки, разодетые в пух и прах и до краев залившиеся спиртным. И так вечер за вечером, неделю за неделей. Пять лет.
За эту работенку Ник платил мне очень прилично, поскольку я неплохо держался и к тому же умел вырубить клиента тихо и без скандала. Свои сто зеленых в неделю я зарабатывал.
Посетители сегодня сидели спокойненько. Только двое в углу шумели. Но ничего серьезного. Те, что наверху, тоже вели себя тихо. Джим дремал за стойкой.
Там, наверху, у Ника, шла игра. По-крупному, конечно. И девиц туда заказывали, если было нужно. Там тоже пили, но случайных людей наверху не бывало.
Парочка в углу, какой-то худой субъект и потасканного вида блондинка, поднялись потанцевать. Пока я мог не напрягаться. В худшем случае посшибают столы и попортят себе физиономии, и тогда я их вежливенько усажу на место.
Я потянулся. Джим храпел все громче и громче, но музыкантов это не волновало. Я машинально поглаживал лацкан смокинга.
Мне больше не доставляло удовольствия набивать им морду, вот в чем все дело. Я привык. Я стал белым.
Я вздрогнул, внезапно осознав, в чем именно я только что признался самому себе.
— Плесни-ка мне, Джим.
— Виски? — пробормотал Джим, просыпаясь.
— Виски. Немного.
Я стал белым. Я женат на белой женщине. И у меня белый мальчуган. Мой дед по матери вкалывал докером в Сент-Луисе. Он был настолько черным, насколько только себе можно вообразить. Всю жизнь я ненавидел белых людей. Я прятался от них, я от них спасался. Но я стал на них похожим и перестал их бояться. Я забыл, что чувствовал когда-то, потому что перестал смотреть на мир глазами черного. Это преображение происходило медленно и незаметно, но в этот вечер я был уже не тот, что раньше, я был одним из них.
— Хоть бы они убрались… — сказал я Джиму.
Я вел разговор только потому, что мне необходимо было что-то делать. Мне нужно было слышать собственный голос.
— Да… — протянул Джим устало.
Он взглянул на часы:
— Еще рано.
— Без разницы, — ответил я. — Разок могли бы закрыться и пораньше. Много их там наверху?
— Понятия не имею, — сказал Джим. — Не все же поднимаются по парадной лестнице, многие идут через другой вход.
Танцующая парочка наткнулась на кресло и с грохотом полетела на пол. Женщина уселась, зажав нос рукой. От ее прически ничего не осталось, и вид у нее был совершенно обалдевший. Ее мужик лежал и ржал, как идиот.
— Выстави их, — сказал Джим. — Избавь заведение от этого безобразия.
— Ха, все равно народу еще полно, — буркнул я.
Я подошел к ним и помог женщине подняться на ноги. Потом взял под мышки мужика и установил и его в вертикальном положении. Весу в нем совсем не было. Очередной чемпион по комнатному бейсболу.
— Спасибо, киска, — заявил он.
Дама пустила слезу:
— Не зови его киской. Киска — это я.
— Ну да, киска, — повторил он.
— Не желаете ли отправиться домой? — предложил я.
— Нет, — заявил этот тип, — очень хочу.
— Я вас доведу до машины. Какого она цвета?
— О-о-о… Она там… — тип попытался найти какую-то точку в пространстве.