— Тогда, может быть, попрощаешься с Ричардом?
Она подошла к Ричарду, собираясь его разбудить. Я остановил ее.
— Не трогай его, — произнес я сухо.
Она послушно замерла.
— Почему ты не хочешь прийти еще?
— Я ему не брат. Мне не нравится цвет его кожи.
— А моей? — спросила она и улыбнулась.
На ее теле не было местечка, к которому бы я не прикасался…
— Я белый, — сказал я. — Мы чужие друг другу.
Она пожала плечами:
— Многие белые спят с черными. Это же не юг. Это Нью-Йорк.
— Мне это не нужно. Мне и так неплохо. И я не желаю, чтобы мной помыкали черные бандиты.
Она продолжала улыбаться, и я разозлился.
— Отстаньте вы от меня. Я вам ничего не должен. Вы просто хотите вытянуть из меня деньги.
Кажется, я уже оборонялся, хотя на меня никто не нападал. Да и кому бы — не этим же трем безвредным существам!
— Мы из разных миров, — продолжал я. — Наши миры существуют рядом, но никогда не пересекутся. А если вдруг такое произойдет, ничего путного не выйдет, одни неудачи и несчастья. Для всех.
— Ричарду нечего терять.
Была ли это угроза или Энн просто решила напомнить мне то, о чем я и не забывал? Любопытно, что связывало эту троицу — Ричарда, Энн и Салли?
— Так когда ты заглянешь? — снова спросила она и, задрав юбку, стала поправлять отстегнувшийся чулок. Она подняла юбку выше, чем следовало бы, и я почувствовал, что мне лучше убираться. Мой гнев сменяло что-то совсем иное. Прислушиваясь к дыханию Ричарда, я, стараясь не шуметь, обошел стол.
— Дай мне денег, — шепотом попросила Энн. — Ричард голодает.
— А тебе есть не надо? Или ты вообще не ешь?
Она склонила голову.
— Мне не нужны деньги. Все, что мне необходимо, мне дадут и так.
Я вдруг смутился. Почему я смутился? Я порылся в карманах и достал бумажку. Это была десятидолларовая купюра.
— Вот, возьми.
— Спасибо, Дэн. Ричард будет доволен.
— Не называй меня Дэном.
— Почему? — прошептала она.
Почему? Конечно, откуда ей знать, что так, чуть нараспев, произносит мое имя Шейла. И хорошо, что она об этом не знает.
Я молча вышел. Она не пыталась меня задержать.
Я прошел затхлым коридором, подгоняемый разноречивыми чувствами, в основе которых лежало какое-то странное, почти осязаемое ощущение неловкости. Меня вдруг словно пронзило настолько ясное понимание необходимости все изменить, сменить квартиру, спрятаться, что лоб у меня покрылся испариной; меня охватила смертная тоска — тоска загнанного в угол человека, даже хуже — гипнотическая тоска жертвы, выбирающей себе палача. Вы никогда не видели мышь, когда кошка на миг убирает лапу с ее крохотной спинки? Она застывает, она даже не пытается бежать, и следующий за этим удар когтей ей нежнее ласки, любовной ласки, потому что это воздавшаяся сторицей любовь жертвы к собственному палачу.
Уверен, что Ричард меня нежно любил. Но как быть с острыми когтями?
Мыши не умеют защищаться. У меня же есть кулаки, и я умею стрелять.
В жизни все может пригодиться…
7
В тот вечер я не стал задерживаться. Я устал — еще больше морально, чем физически, — и эти идиоты у Ника, эти его пьяницы и картежники были мне отвратительны сегодня более чем когда бы то ни было.
Меня что-то подтачивало изнутри, какое-то неясное, расплывчатое, как тень, беспокойство, и судьба, по-видимому, сжалилась надо мной, потому что ночь кончилась быстро и без происшествий, и я очутился в полном одиночестве на улице, залитой желтыми огнями, наедине с собственной тенью, вращавшейся вокруг меня подобно секундной стрелке всякий раз, когда я проходил очередной уличный фонарь. Я вслушивался в никогда не утихающие звуки города и шел все быстрее и быстрее. Мне не терпелось увидеть Шейлу.
Я не пошел к ней сразу, а тихо прокрался в ванную. Я разделся и залез под душ, но странное безразличие, овладевшее мною, сопротивлялось холодной воде успешнее, чем самое жестокое похмелье, и я это понял, растирая полотенцем прохладную кожу.
Я оставил одежду в ванной и прошел в спальню. Шейла спала, сбросив одеяло, пижама облегала ее роскошную грудь, растрепавшиеся волосы закрывали часть лица. Я лег рядом с ней, обнял ее и поцеловал, так у нас было заведено. Она почти проснулась, но отвечала на мои поцелуи, не открывая глаз, а потом нетерпеливо прижалась ко мне, чтобы я ее раздел. Она упрямо не открывала глаз, но я знал, что они тут же откроются, как только она почувствует на себе тяжесть моего тела. Я ласкал ее прохладные руки и нежные округлые бедра. Она отзывалась на мои ласки и шептала что-то невнятное и нежное.
Я все целовал ее, гладил ее теплое, крепкое тело — так прошло несколько минут. Шейле явно не терпелось, чтобы я взял ее, но я медлил. Я не мог ничего с этим поделать. Она еще ничего не поняла, но я-то понял: я понял, что ее поцелуи оставляют меня холодным, что ее тело не возбуждает меня, и все, что я делаю, я делаю машинально, по привычке. Я любил ее тело, ее стройные, сильные ноги, золотистый треугольник внизу живота, остренькие темные соски, венчающие округлые груди, — но это было какой-то пассивной, бездейственной любовью. Так любят фотографии.
— Что с тобой, Дэн? — спросила она.
Она говорила, все еще не открывая глаз. Ее ладонь, лежавшая на моем плече, скользнула по моей руке.
— Ничего. Просто сегодня было очень много работы.
— Каждый день у тебя работа. Ты не хочешь меня сегодня?
Она плотнее прижалась ко мне, ее рука ласкала меня. Я осторожно отодвинулся.
— Я просто думал о другом. У меня неприятности. Прости.
— С Ником?
В ее голосе не прозвучало ни малейшего интереса к моим проблемам. Она чувствовала себя обманутой, не получив того, чего хотела. И я ее прекрасно понимал. Я старался думать о чем-нибудь возбуждающем, попытался мысленно представить тело Шейлы в то время, как мы занимаемся любовью, ее полуоткрытый рот, ее белоснежные зубы, услышать ее похожее на воркование хрипловатое всхлипывание, которое срывалось у нее с губ, в то время как голова металась по подушке, а ногти царапали мне спину и бедра. Шейла ждала. Она еще не совсем проснулась, но уже сознавала, что со мной творилось что-то неладное.
— Да, — сказал я. — С Ником. Он решил, что слишком много мне платит.
— Просто у него слишком мало клиентов, — сказала Шейла.
— Ну не могу же я ему такое сказать.
— Конечно, ты предпочитаешь возиться с клиентами, с которых он ничего не имеет.
Она отстранилась от меня, и я не стал удерживать ее.
Я чувствовал себя отвратительно, я нервничал и отчаянно перетряхивал собственную память, припоминая вечера у Ника и девчонок в телефонных кабинках — брюнеток, блондинок, — мне казалось, что эти воспоминания придадут мне сил.
Они вовсе не изнуряли меня, эти мимолетные встречи с женщинами, которые меня не любили, которые видели во мне лишь то, что и я видел в них, — удобного партнера для занятий любовью, искушенного в такого рода делах, — напротив, они заставляли меня желать Шейлу еще сильнее; все происходило так, словно осознание чисто природной, естественной подоплеки их желания, равно как и моего к ним, лишь усиливало во мне влечение к той, которую я любил всеми силами души.
Прекрасной, клянусь, души вышибалы в заведении Ника!…
Мое тело было противно холодным и вялым, мышцы жили своей жизнью, вздрагивая и перекатываясь под покрывшейся мурашками кожей.
— Шейла… — прошептал я.
Она не ответила.
— Шейла, не надо так…
— Ты пьян. Оставь меня в покое.
— Я не пьян, Шейла, поверь.
— Я бы предпочла, чтоб ты был пьян.
Голос ее был тихим и напряженным, она готова была расплакаться. Как я ее любил!
— Это мало что меняет. Но я бы очень хотел, чтобы ты мне поверила. Может, все еще обойдется…
— Даже если бы Ник оставил тебя вообще без денег, Дэн, это еще не повод, чтобы пренебрегать мною.
Я еще раз отчаянно попытался встряхнуться, представить себе любовные сцены и сбросить, наконец, с себя мерзкое оцепенение. Несчетное число раз я развлекался с Максиной и ей подобными. И несчетное число раз я возвращался домой со спокойной совестью, радовался встрече с женой и был счастлив удовлетворить ее желание, испытывая каждый раз новый прилив сил, стоило мне только прикоснуться к ее прекрасному телу.