Она зашла к больному Фредди. Тот, желтый как лимон, посмотрел на мать пожелтевшими глазами и кисло ей улыбнулся. По всей кровати были разбросаны учебники. Он, как бы стесняясь, объяснил:
— Видишь, готовлюсь к экзаменам. Мне так хочется, Дамочка, поступить в июле в институт.
— Отлично, сынок!
Счастливая тем, что среди всех этих напастей сын на глазах становился серьезным человеком, Франсуаза рассказала ему о несчастье с отцом. Фредди пожелтел ещё больше и, криво улыбнувшись, спросил:
— Скажи, мама, ты уверена, что это действительно был Несчастный случай?
— О чем ты говоришь? — встревожилась Франсуаза.
— Да это я так просто.
Фредди думал о записной книжке черного цвета и о списках лиц, над которым он долго размышлял. Его раздумья привели его к настолько ошеломляющим выводам, что он не решился рассуждать дальше на эту тему. Но этот так называемый нечаянный выстрел все поставил под вопрос. Да, действительно, отец у него весьма занятный тип. Тот ещё старикан, если уж говорить начистоту, и, вероятно, намного умнее, чем хотел казаться людям. Не чета сыну, с его смехотворной возней с игральными автоматами, бакалейными лавками и тому подобными штучками! Об этом убедительно свидетельствовали впечатляющие цифры, внесенные в его черную записную книжку.
После ухода матери Фредди погрузился в решение труднейших задачек из учебника начертательной геометрии.
Если он хочет доставить отцу удовольствие, то обязан сдать экзамен с первого захода. Настало время и ему взяться за дело серьезно.
* * *
С забинтованным плечом, но ясным взором Гастон, лежа на кровати, улыбнулся своему шурину. Сиделка оставила их одних, и Филипп начал разговор:
— Ну а теперь расскажи мне подробно обо всем, а то вчера вечером я настолько переполошился, что ничего толком из твоих объяснений не понял.
Гастон вытащил здоровой рукой сигару из коробки, стоявшей на ночном столике, и закурил.
— Продала нас всех Роза. Она же попыталась застрелить меня. К счастью, в этом подвале такая темнотища, что пуля попала мне в плечо. Ты же понимаешь — я тут же притворился мертвым. Я и пикнуть не успел, как она тут же выстрелила в себя. В этот момент возникаешь ты. Как хорошо, что при тебе оказались эти шестьсот тысяч франков, это избавило нас от двух других насевших бандитов.
— Кстати, мне только что звонили: они признались в краже со взломом в магазине головных уборов.
Оба хохотнули. Затем Филипп, посерьезнев, тихо произнес:
— Подумать только: Роза предала нас из–за меня!
— Я тебя предупреждал, старина. Ты был очень беспечен. У этой девицы было не все в порядке с головой. Опасно экзальтированная особа!
Погрустневший Филипп вздохнул и заметил:
— Да, ты был прав. Но плоть слаба, старик. Клянусь тебе, что ничего такого больше не повторится. Я обожаю Лили. Но эта бедняжка Роза… все же так покончить с собой…
Он поднял брови:
— Ты хоть убежден, что не помог ей немного в тот момент?
Горестное изумление отразилось на лице Гастона:
— Как? Неужели ты меня считаешь способным на то, чтобы… Филипп! Побойся Бога!
— Извини, пожалуйста, сам не знаю, как ляпнул. Главное — все произошло как надо. Грузчики сделали свое дело споро и ловко, «скорая» прибыла почти сразу же после моего звонка. Ни сучка ни задоринки. У меня даже оказалось достаточно времени, чтобы съездить к тебе, взять каминные часы, пистолет и все это привести в Сюси.
— Ты отправил письмо, что лежало у меня на столе в кабинете? — вдруг всполошился Гастон.
— На имя Ги Таннея? Оно ушло сегодня рано утром, сразу же после того, как я покончил со взломом двери нашего магазина.
Гастон расплылся в улыбке и выдохнул великолепное колечко дыма.
— Ну что же, все идет наилучшим образом. О! Извини меня, старик. Франсуаза не очень перепугалась?
— Нет, я заверил её, что с тобой произошел несчастный случай.
— Очень хорошо.
В дверь постучали, и появилось в белом обрамлении лицо сиделки:
— Визит к месье Беррьену.
Она посторонилась, чтобы пропустить визитеров. Ими оказались семь молоденьких очаровательных женщин, возможно несколько злоупотребляющих косметикой, в обуви со слишком, может быть, высокими каблуками, донельзя нагруженных цветами, бутылками, завернутыми в бумагу, и кучей всякой всячины. Защебетав — месье Макс то, месье Макс это, — они окружили кровать раненого и наперебой стали желать ему быстрейшего выздоровления. Гастон, окутавшись душистым облаком дыма, с блаженной улыбкой смаковал всю прелесть, исходившую от столь приятного общества.
Снова распахнулась дверь. Воистину палата становилась слишком тесной, а клубы дыма от сигары, смешавшись с резкими духами посетительниц, создавали малопригодную для нормального дыхания атмосферу. Войдя, Франсуаза задохнулась, закашлялась, но сумела все–таки протиснуться через толпу. Оказавшись у больничной постели, она положила на столик сеточку с апельсинами и поцеловала мужа.