Первый раз после вселения Грегори встретил миссис Феншоу ранним утром, когда направлялся в ванную. Она сидела на маленьком, похожем на детский, стульчике и обеими руками толкала перед собой ковер, сворачивая его в рулон. В одной руке она держала тряпку, а в другой какую-то заостренную пластинку и осторожно массировала открывающиеся из-под ковра планки паркета. Подобным образом она передвигалась вместе со стульчиком чрезвычайно медленно, так что, возвращаясь из ванной комнаты, он застал ее почти на том же месте, сосредоточенную и занятую тем же делом. В глубине большого салона она выглядела как черная головка медленно сжимающейся гусеницы, тело которой составлял узорчатый ковер. Он спросил, не может ли он ей чем-нибудь помочь? Она подняла на него желтоватое, неподвижное лицо и ничего не ответила. После полудня, выходя из дому, он едва не столкнул ее с лестницы (лампы не горели), когда она перемещалась со своим стульчиком с одной ступени на другую. Он натыкался на нее впоследствии в самое невообразимое время и в совершенно неожиданных местах. Когда он находился у себя и работал, до него доносилось поскрипывание стульчика, приближающееся по коридору с невероятной равномерностью и неторопливостью. Когда это поскрипывание затихло под его дверьми, он с неудовольствием подумал, что хозяйка подслушивает его, и решительно вышел в коридор, но миссис Феншоу, которая осторожно скребла паркет под окном, вообще не обратила на него внимания.
Грегори догадался, что миссис Феншоу экономит на прислуге, а со стульчиком не расстается ради удобства, чтобы не нагибаться. Это простое объяснение, вполне правдоподобное, не исчерпывало проблему, ибо появление миссис Феншоу и медленное передвижение стульчика с неизменным скрипом с рассвета до сумерек, за исключением двух обеденных часов, начало обретать в его глазах чуть ли не демонический характер. Он прямо-таки тосковал по той минуте, когда это скрипящее передвижение прекратится, а этого приходилось ждать иногда часами. Рядом с миссис Феншоу пребывали два больших черных кота, которыми вроде бы никто не занимался и которых Грегори терпеть не мог — без всякой причины. Все это вовсе не должно было его занимать; он повторял себе это десятки раз. Возможно, он и отключился бы от того, что происходило за стенами его комнаты, но оставался еще мистер Феншоу.
Днем он не ощущал его присутствия. Пожилой господин занимал комнату рядом с Грегори, откуда вторая дверь также выходила на прекрасную террасу. Далеко после десяти, а то и после одиннадцати из-за стены, разделявшей обе комнаты, раздавались мерные постукивания. То сильные и звучные, то глухие, словно кто-то обстукивал стену деревянным молотком. Потом начинались иные акустические явления. Грегори сначала казалось, что их разнообразие неисчерпаемо, но он ошибался. Уже через месяц он знал, что наиболее часто повторявшихся звуков не больше восьми.
После вступительного постукивания за стеной, оклеенной обоями в розочках, раздавался гулкий звук, словно по голому полу катали деревянную трубу или пустую бочку. Пол энергично сотрясался, казалось, кто-то ступал по нему босыми ногами и при каждом шаге всей тяжестью тела надавливал на пятки: слышалось шлепанье, а точнее, частые, неприятные шлепки, как бы наносимые ладонью по какой-то шаровидной, влажной, возможно наполненной воздухом, поверхности; возникало прерывистое шипение, и, наконец, бывали звуки, которые трудно описать. Эти настырные шорохи, прерываемые металлическим стуком, эти энергичные, плоские шлепки, словно удары хлопушки для мух или звук обрыва чрезмерно натянутых струн, следовали один за другим в разной очередности, подчас некоторых не было слышно несколько вечеров кряду. Но мягкие сотрясения, которые Грегори определил как хождение босиком, повторялись всегда, а когда убыстрялись, можно было ждать концерта особенно разнообразного и мощного. Большинство этих шумов и звуков не были особенно громкими, однако Грегори, лежавшему под одеялом в темной комнате, глядевшему в невидимый, высокий потолок, временами казалось, что они сотрясают его мозг. Поскольку он не вел никакого самонаблюдения, он не смог бы определить, когда его интерес к этим звукам из пустячного любопытства перешел в почти болезненное терзание. Возможно, на его восприятие ночных мистерий повлияло своеобразное поведение миссис Феншоу днем; он, однако, в то время был слишком поглощен своим очередным расследованием, чтобы размышлять об этом. Вначале он спал великолепно и, собственно, мало что слышал. Когда, однако, он стал различать звуки в их загадочном своеобразии, темная комната сделалась для него слишком идеальным резонатором. Тогда он твердо сказал себе, что ночные ритуалы господина Феншоу его ровным счетом не касаются, но было уже поздно.