— А сколько, — не вытерпел Семен, — сколько тысяч?
— Я не финансовые органы, но несколько тысяч будет…
— А на шута они мне сдались, — усмехнулся Ефрем Пантелеевич, — мне, окромя винтореза, ничего больше не надо. Выйду от вас, да лет пяток по тайге побродить, и ладно. В лесу все есть — не на один мильон не купишь…
Шепелев замотал коробок в тряпицу, смахнул со стола сор. Взял алюминиевую кружку и отхлебнул взвара.
— Хорош чаек!
За окном свистел ветер, хлопая полуоторванной доской. В печи тлели остывающие угли. Шепелев встал с лежанки. Не спалось. Тягуче, с надрывом всхрапывал Ефрем Пантелеевич. Сбоку от него, завернувшись в тулуп, дремал водитель. Шепелев посмотрел на часы — светящиеся стрелки показывали половину четвертого. Он сунул в «буржуйку» обрывок газеты, несколько хворостин. От газеты тоненькими струйками потянулся к трубе дымок. Краешки бумаги побурели, обуглились. По краям прогоревшего от угля отверстия забегали, заплясали крохотные огоньки. Шепелев подул в топку — огоньки вспыхнули ярким светом, занялось пламя, весело затрещали сучья. Добавив в печь полено, он пошел к выходу.
«Зря столько чая выпили», — подумал сонно.
Заглушая свист ветра, тревожно скрипели потревоженные ступени. Шепелев нащупал рукой перила и обомлел.
В проеме входной двери на крыльце отчетливо выделялся на фоне освещенного луной снега силуэт человека. Фигура не шевелилась. По спине опера пробежала предательская судорога. Казалось, язык прилип к гортани. Нестерпимо захотелось крикнуть, позвать на помощь./. Фигура в полной тишине повела стволом карабина в сторону Шепелева.
«А ведь он меня, пожалуй, не видит, — успел подумать он. — На слух наводит». Шепелев осторожно, стараясь не шуметь, опустился на корточки, доставая пистолет. Рукоять, нагретая от тепла тела, приятно легла в ладонь. Щелкнул предохранитель. Громко ударил по ушам донесшийся от двери звук выстрела. Яркий сноп света вырвался из ствола. Над головой Шепелева хрустнуло расщепляемое свинцом дерево. За ворот посыпалась труха изъеденных древоточцами бревен.
— Стой, — оглушительно крикнул оперативник, — бросай оружие! Стрелять буду!
Громыхнул еще один выстрел, и силуэт растаял в темноте. Шепелев метнулся к двери. На крыльце никого не было. Казалось, над заимкой распростерла свои крылья тишина. Ничто не нарушало покоя. Только посвистывал ветер да скрипели сучья на деревьях. Шепелев осторожно, не убирая пистолета, обошел вездеход. Все было в порядке — около машины следов не было. Цепочка, на это раз петляя, уходила в сторону тракта.
«До большака полсотни километров, — рассуждал Шепелев, — значит, к вечеру он может добраться до Усть-Шиверска, а там ищи ветра в поле. Надо поднимать Семена и ехать…»
Из избы выскочил растрепанный Леверьев:
— Это чего, — возбужденно спросил он, — по вездеходу стреляли?
— Скорее, в меня — озабоченно ответил Шепелев. -
Собирайся, Семен Михайлович, ремонтируй свое электричество — надо догнать это привидение. Кровь из носу, а догнать!
— Однако, сейчас поедем, — спохватился Леверьев, открывая капот. Под лестницей Шепелев столкнулся с таежником. Тот глядел на широко распахнутый люк ледника, теребя бороду.
— А ить мы его прикрывали вчера, точно помню. Я его еще соломкой сверху притрусил…
— Стало быть, — вздохнул Шепелев, — не ушла еще в прошлое легенда о Дунькиных миллионах. Не ушла…
Еще кто- то предъявил счет на это золото.
На улице взревел двигателем вездеход. Свет фар проник через распахнутую дверь, осветил дом, остатки краски на стенах, щербатый рассохшийся потолок.
Шепелев подобрал с пола комок сухой глины, подбросил его на ладони, запустил в порхающего под потолком амурчика. Разлетевшийся вдребезги комочек окутал пыльным облачком крылатого младенца, а когда пыль рассеялась, на месте фигурки торчал кривой гвоздь.
Ефрем Пантелеевич неодобрительно хмыкнул в бороду и с расстановкой сказал:
— Зря красоту порушил. Пущай бы себе висел…
За ночь мороз ослаб. А к утру дорогу припорошило новым снегом. Тайга была пушистой и веселой.
Ефрем Пантелеевич, невзирая на качку и болтанку, дремал, привалившись к бочке с соляром. Корявый сучок, торчавший из пулевой пробоины, время от времени больно вонзался ему в бок сквозь полушубок. Таежник вскидывал голову, оглядывался и, не увидев ничего примечательного, продолжал дремать. Рядом с ним, возле люка, ведущего в кабину, сидел Шепелев, впившийся взглядом в дорогу. Выпавший снег замел следы, и разыскать исчезнувшего в тайге человека с карабином было невозможно. Надо обогнать его! Выйти вперед к большаку.
Манипулируя рычагами, смахнув ушанку на самый затылок, что-то напевал Семен.
«Интересно, сколько у него патронов? — пытался подсчитать Шепелев. — Уже четыре раза стрелял…»
Ефрем Пантелеевич в очередной раз перевернулся к бочке другим боком, поплотнее запахнул полушубок и, не открывая глаз, что-то пробурчал сонным голосом.
— Не спится на ходу, Ефрем Пантелеевич? — обрадовался Шепелев возможности хоть немного поговорить.
— Да вот соображаю, сколько у него патронов осталось… Выходит, что есть еще один!
— Значит, будем рассчитывать на один патрон, — сказал Шепелев.
— В магазине токма пять патронов, а стрельнул он четыре раза… — пояснил Ефрем Пантелеевич.
В кузове подозрительно запахло паленым, как будто горела изоляция на проводах. Шепелев перегнулся в кабину к Семену:
— У тебя пахнет?
— Однако, нет.
— Тормози, — неожиданно заорал за спиной таежник, — брезентуха горит! Опер, прыгай назад!
Рядом с раскаленной трубой выхлопа, обогревающей салон, развевались яркие языки пламени. Кусок горящего брезента упал рядом с бочкой. Моментально полыхнул жаром залитый соляром пол. Огонь стремительно расползался по всему кузову. Горело все: пол, стены, потолок.
Старик стремительно выхватил нож, располосовал пылающий брезент и выбросился наружу. Его валенки, прихваченные пролившимся топливом, пылали, как два факела. Он топтался в сугробе, пытаясь сбить пламя. Во все стороны от его ног сыпались искры. Из кабины стремглав вылетел Леверьев и начал судорожно пригоршнями метать в кузов снег.
— Начальник-то где? — пронзительно заорал Семен.
— Сгорит к чертовой матери…
Шепелев собрался было выскочить из кузова следом за Ефремом Пантелеевичем, но какое-то шестое чувство остановило его. Бочка! Если ее оставить в кузове — рванет. Отличный таежный пожар гарантирован. Зимой тайга горит не хуже, чем летом.
Он схватил бочку за дно, сунув руки в самый огонь, приподнял ее… Трос мешает. Надо его отцепить… Судорожными движениями открутил раскаленные куски проволоки, снова схватил бочку за самое дно, напрягся до треска в суставах, до ломоты в затылке и перевалил ее через борт. Прогоревший брезент не выдержал и, рассыпая снопы искр, бочка покатилась по снегу, оставляя за собой широкую колею. Следом за ней выпал и покатился по снегу комок пламени.
Ефрем Пантелеевич подскочил к Шепелеву и, оттащив его в сторону, накрыл своим полушубком. Даже сквозь овчину он чувствовал, как извивается уполномоченный.
— Отпусти, — прохрипел Шепелев. — Сбили пламя!
Едва встав на ноги, он посмотрел на свои руки. На черных, покрытых копотью и сажей кистях расплывались огромные пятна обожженной кожи.
Он сбросил на снег тлеющую шапку. На лбу обозначилась резкая белая полоска кожи.
— Милай, — сказал, словно выдохнул, таежник, — и щеки погорели…
— Сколько осталось до тракта? — превозмогая боль, запекшимися губами прошептал Шепелев, глядя на догорающий тягач.
Из- за останков вездехода понуро вышел Семен:
— Около двадцати… Половину проехали, однако.
За его спиной, там, где раньше была кабина, раздалось несколько громких хлопков.
— И пукалку спалил? — презрительно спросил старик водителя. Тот угрюмо кивнул. Ефрем Пантелеевич сбросил рубаху.
— Лицо шарфом закутаешь, — назидательно сказал Шепелеву, — а руки бинтовать надоть. Ни в одну варежку их не всунешь. Отморозишь совсем.
Шепелев молча подчинился. Его руки, обмотанные сначала подобием бинтов из рубахи, а потом шарфом, разорванным надвое, походили на две огромные культи.