Учитель, которому он однажды, в начале своих опытов, пожаловался на неудачу, строго отчитал Дэвида за «попытку вломиться в дом Мудрости с черного хода», прочел длинную лекцию об искушениях и опасностях, подстерегающих незрелый ум на пути к трансцендентному, напомнил о печальной участи оступившихся магов начиная с доктора Фауста и посоветовал ограничиться изучением теории символической философии, упомянув, что сам потратил на нее не меньше пятнадцати лет, прежде чем перешел к практике.
Нельзя сказать, что эта отповедь отвратила Дэвида от попыток получить в услужение личного духа, он лишь перестал делиться с учителем своими неудачами. А по мере того как неудачи множились, его вера в чудо потихоньку испарялась. Нет, до конца он от нее так и не избавился: поразительные успехи мессира по части целительства и предсказания будущего, его невероятные телекинетические фокусы заставляли задуматься и самых прожженных скептиков. Но в себе Дэвид разуверился. Ну нет у него мистического дара, что поделаешь!
Зато логика, склонность к анализу и здравый смысл всегда были его сильной стороной. И конечно, человеку, который дружит с логикой и здравым смыслом, проще разобраться в хитросплетениях даже самой сложной криминальной загадки, чем в любом мистическом феномене.
Если рассмотреть последние события с точки зрения криминальной истории, картина получится примерно такая. Теодор Расселл, давний знакомый и, возможно, недруг Салливана завлекает доктора в имение, используя в качестве приманки недавно приобретенную рукопись с доселе неизвестными катренами Ностадамуса. Дочь хозяина — очевидно, по его просьбе — объявляет о недавней кончине папеньки и убеждает гостей остаться на ночь в доме. Ночью кто-то выманивает Салливана из спальни и убивает его. Наутро преступники разыгрывают перед спутником доктора спектакль с целью вызвать у него серьезные сомнения в собственном душевном здоровье. Логично?
Как бы не так! Прежде всего, никто, кроме самого мессира, не знал, в котором часу он здесь появится. Приехав немного раньше, они не остались бы ночевать, и весь коварный замысел лорда полетел бы к чертям. Но допустим, мисс Расселл сумела бы изобрести предлог, который удержал бы их в поместье. (Ну и самонадеянная же она особа, если планировала обвести вокруг пальца мага и ясновидца!) Даже в этом случае версия выглядит крайне неправдоподобно. Главным образом, из-за дурацкого утреннего представления, устроенного семейством его лордства.
Если они хотели сокрыть преступление, то проще и разумнее было объявить Дэвиду, что мессир получил какое-то неожиданное известие — по телефону или телепатически — и спешно уехал, передав ученику, чтобы тот ждал его в Лондоне. Позже доктора, конечно, хватились бы, но вряд ли удалось бы установить определенно, что он не покидал поместья. Во всяком случае, такая ложь имела бы побольше шансов на успех, чем нелепая мистификация, затеянная сэром Теодором. Разумеется, внушаемого человека легко убедить в чем угодно, но Дэвид не этой породы. С чего они взяли, что он усомнится в собственном рассудке, а не отправится прямиком в полицию с подробным рассказом о ночных событиях? Решили, что побоится? Но кем бы ни сочли его стражи порядка, они просто обязаны проверить его историю. Позвонят в Оксфорд, оттуда подтвердят, что доктор Салливан с секретарем накануне уехал в Сомерсет, и как тогда будет выкручиваться Расселл?
«Да, это выход. Именно так и следует поступить, — с облегчением подумал Дэвид, убрал в карман испачканный платок и тихонько, чтобы не привлечь внимания обитателей особняка, двинулся к боковой лестнице. — Там должен быть черный ход. Только бы меня не остановили!»
Он уже преодолел половину лестничного пролета, когда его пригвоздила к полу невероятная и очень неприятная мысль.
«А вдруг в Оксфорде на звонок из полиции ответит сам мессир и скажет, что благополучно провел ночь в своем коттедже или в лондонской квартире и даже не помышлял о визите к лорду Теодору?»
При всей абсурдности этой идеи Дэвид не мог от нее отмахнуться. Что-то в нем — возможно, вера в могущество учителя — противилось предположению, будто мессир стал жертвой заурядного и даже не особенно умного, если верить самому доктору, сельского лендлорда.
«Гораздо легче допустить, что жертва — я, — неожиданно подумалось ему. — Только вот жертва чего? Дурацкого розыгрыша? Мошеннической аферы? Может быть, мессир затеял все это с целью испытать меня? Но зачем? И в чем должно заключаться испытание? Ему прекрасно известно, что у меня нет способностей к телепатии и прочему ясновидению. Или он полагает, что в критической ситуации, в странных, загадочных, если не сказать мистических, обстоятельствах пси-способности должны наконец проявиться?»