— Я так понимаю вы в курсе и этого дела…
Принцесса чуть кивнула в знак подтверждения, по-прежнему ожидая его слов. Вертура отчаялся. Он знал, что надо сказать что-то важное и что от его слов будет зависеть его жизнь, но абсолютно не понимал, что ему нужно говорить. Он с тоской и надеждой подумал о Марисе, о том, что случилось между ними, и что теперь он, как мужчина, несмотря ни на что, несет за нее прямую ответственность. Мысленно перекрестился.
— …Она… Я никогда не встречал таких, как она. Да, у меня никогда не складывались отношения с простыми женщинами. Чаще всего они видели во мне наивного простака, упавшего с луны идиота, или отшибленного мечтателя-идеалиста… Думаю и она бы не посмотрела на такого как я, если бы мы встретились просто так где-нибудь на улице или в гостях. Но, похоже, Анна как будто не такая как другие. Непростая. С ней тяжело, и да, это политика. Ей приказали следить за мной, быть рядом, делить со мной ложе… Наверное… Не знаю, так надо, или нет. И, похоже, это ее выводит. Она то добрая, то злая, то ласковая, то раздражительная… Это печально, временами с ней просто сил нет…
— Она ждала какого-то славного и идеального принца-детектива из книжки, которую сама не потрудилась написать, а прислали вас, Марка Вертуру. И никто у нее не спрашивал, похожи вы на ее придуманного героя или нет — как будто решив, что ничего путного он больше не скажет, перебила его принцесса и протянула ему пустой фужер, чтобы он налил ей из своей бутылки тонизирующего напитка — впрочем, характер у нее и вправду скверный. Будет наглеть — дайте ей затрещину, чтоб знала свое место. А что касается предпочтений — кто ее спрашивает? Это ее долг. У каждого есть свой долг, и Бог не спрашивает ни вас, ни меня, никого, хотим ли мы его исполнять или не хотим. Никто не спрашивает разрешения у топора, хочет ли он колоть дрова или лежать в стороне. Им берут и колют. А если он не может колоть или не годится, его бросают в переплавку, в печь.
Она сделала большой глоток, долго смотрела на детектива и внезапно он почувствовал, что ее колдовская сила ушла, и сейчас она смотрит на него обычным человеческим взглядом, внимательным и печальным, как будто до этого она не заглядывала ему в душу и не читала его мысли. Именно такой, простой человеческой женщиной, а не воплощенным лунным отблеском, в доме графа Прицци, у парапета, он увидел ее впервые. И теперь снова был изумлен той переменой, что, пока они разговаривали, случилась с ней — глубокая скорбная печаль и ледяное, напряженное одиночество стояли в этих темных, почти черных глазах, глядящих на него поверх фужера, который она держала у лица, как будто делая вид что пьет, в руке. Казалось, что сейчас из них польются слезы, но, одновременно детектив чувствовал, что у принцессы больше не осталось слез. Только стылая, давно перегоревшая и безразличная ко всему тоска читалась во всем ее облике, взгляде и движениях. Принцесса чуть подвинулась, коснулась плечом плеча детектива. Она сидела, поджав колено и положив на него левую руку. Широкий и длинный белый рукав откинулся с ее запястья. От сегодняшнего пореза остался только едва заметный красноватый след. На пальце принцессы матово мерцало, похожее на обручальное, кольцо из серого тусклого железа.
— Когда Карл Булле пришел на эти земли — прикрыв глаза, как будто слова, произнесенные вслух, напоминали ей о том, о чем ей ни в коем случае нельзя было забыть, произнесла принцесса Вероника монотонно, как будто бы вспоминая заученные наизусть строки из учебника — здесь были только черные камни, дул морской ветер и стоял Собор Последних Дней…
Вертура внимательно слушал ее историю о давно прошедшей войне. Он читал об Осаде. Когда пятьсот лет назад с юга явились черно-белые демоны, пригнали из пустынь и степей орды беспощадных черных людей, иноверцев, людоедов и злодеев, истребляющих на своем пути, приносящих в жертву своим кровавым, воплощенным божествам всех тех, кто отказывался снять крест, принять их нечестивую веру, пленных, женщин, стариков и детей. Когда горели земля и небо, и вся военная мощь Трамонты и Ордена не могли противостоять их чудовищному, неумолимому продвижению. Когда казалось, что наступил конец последним христианским королевствам и люди в осажденных городах думали только об одном, как бы поскорее умереть с оружием в руках за веру Христову, унеся с собой в Его славу как можно больше вражеских жизней. Когда падали воздушные корабли, не горели порох и пироксилин, отказывала, сама собой горела техника, сходили с ума солдаты, оживали мертвецы, мутировали, обращались чудовищами люди и звери. Когда необычайно мощная и протяженная аномалия искажения пространства и времени, какой не наблюдали ни до, ни после тех скорбных лет, накрыла все земли севернее и западнее реки Эсты, восточную Мориксу, Лансу, Акору и Столицу. Когда почернело небо, померкли солнце, луна и звезды. Когда с Басора пришли полчища белого халифа Джебраила и осадили Лиру в нечестивом желании разрушить и осквернить Собор Двенадцати Апостолов — один из последних оплотов и символов Христовой церкви. Когда иссякли все запасы расщепительных снарядов, хлора и белого фосфора, которыми жгли орденские суда и артиллерия все пребывающие и пребывающие с юга бесконечные орды людей и ужасных, живущих в радиоактивных степях и черных пустынях, далеко на юге, за рекой Эстой, чудовищ… Тогда светлейший государь Александр, отец нынешнего короля, Арвестина, приказал одному из своих рыцарей, Карлу, самому первому Булле, поспешить со своей дружиной на запад, в устье реки Керны, что лежало в девятистах километрах к северу от Мильды туда, где в те времена располагался только маленький рыбацкий городок, и основать там крепость, через которую, за недостатком воздушных судов можно было бы безопасно передавать на побережье морем грузы с острова Аркна и с Архипелага — из королевства Трамонты и отправлять их на восток и юг, в районы боевых действий.