– Вашему отцу осталось от силы три-две недели, – говорила она. – У него отказывают почти все органы, и сделать ничего нельзя. Неужели вы откажете умирающему в его последнем желании? Дело, конечно, ваше, но жалеть будете всю жизнь.
И Майя решилась. В прохладной, чистой палате хосписа исхудавший отец с желтой кожей на лице, напоминавшей старый пергамент, припал к ее рукам и долго не отпускал их.
– Я очень виноват перед тобой, дочка, – тихо проговорил он, – и не надеюсь на прощение.
– Ты бы лучше попросил его у мамы, – парировала Майя и отвернулась, чтобы отец не заметил предательских слез, выступивших на глазах. – Она умерла вскоре после твоего ухода.
– Ты не знаешь, что я не раз ездил на ее могилу. – Он виновато улыбнулся. – Если она слышит меня оттуда, надеюсь, уже простила. Я расплатился за свое предательство. Да, именно предательство. А ведь тогда мне так не казалось. Я считал себя молодым здоровым мужчиной – всего-то сорок пять! – и мне хотелось молодого здорового женского тела. Твоя мать болела уже давно, и я от нее устал.
– А она любила тебя больше жизни, – вставила Майя. – Мы с ней боготворили тебя. Я мечтала встретить такого, как ты.
Он махнул ослабевшей рукой:
– Знаю, что был дурак. Богдана вскружила мне голову, забеременела и заверила, что это мой ребенок.
– А это не так? – удивилась Майя. Он покачал головой:
– Не так, дочка. Это первая ложь Богданы.
– Значит, была еще и вторая? – усмехнулась женщина.
– И вторая, и третья, – кивнул отец. – Она родила Степана от другого, к тому же путалась с этим другим за моей спиной. Однажды я подслушал ее разговор, втайне сдал на ДНК, получил результат, развелся с ней и лишил наследства. Ни Богдана, ни ее бесстыжий сынок ничего не получат. Все завещано тебе.
Майя встала:
– Ты хочешь купить мое прощение? Такие вещи не продаются.
– Я хочу оставить все, что у меня есть, единственному по-настоящему родному мне человеку, – буркнул он. – Можешь исполнить мое последнее желание? Поставь матери приличный памятник, похорони достойно меня и сама поживи по-человечески. Неужели ты откажешь мне в этом? Тогда на том свете мне не будет покоя.
Майя снова села к нему на кровать и ничего не ответила.
– Помнишь мою коллекцию марок? – вдруг спросил отец, и по его лицу скользнул лучик тепла. – Я показывал тебе. Ее еще начал собирать твой дедушка.
Майя улыбнулась и кивнула:
– Как же. Мы часто сидели с тобой на старом диване, и ты рассказывал мне о них. Странно, что марки сохранились. Я думала, Степан давно продал их.
Рот больного исказила гримаса отвращения:
– Продал бы, если бы я не позаботился. У него были только две страсти – спиртное и женщины. Если бы я не положил марки в банковский сейф, он давно бы сбыл их коллекционерам. А стоят они прилично. За всю коллекцию можно выручить около восьмидесяти миллионов рублей. Да, да, я еще в своем уме. Там есть очень ценные экземпляры. – Он глотнул и поморщился. – Скажем, марка с изображением летчика Сигизмунда Леваневского, участвовавшего в спасении челюскинцев. Если ты помнишь, он задумал перелет до Сан-Франциско, и Почтовое ведомство принялось разрабатывать марку к дню старта, но не успело. Тогда достали марку с изображением летчика из серии «Спасение челюскинцев» и сделали на ней надпечатку с ошибками. В нашу семью попала красавица с обломанной ножкой «М». Теперь это очень дорогая марка. История того, как она оказалась у твоего деда, покрыта мраком, как и гибель этого пилота. Вот такая у тебя теперь коллекция, дочка. Только мне бы не хотелось, чтобы ты ее продала. Когда у тебя будут дети…
Майя щелкнула пальцами:
– Я уже в этом сомневаюсь. Для начала нужно снова выйти замуж. Мой первый брак очень быстро дал трещину.
– Твой первый брак был ошибкой. – Щеки отца слегка покраснели. – Я видел твоего мужа. Типичный альфонс, разве нет? Как ты могла за него выйти?
– После смерти мамы я осталась совсем одна. – Майя опустила глаза.