– Туда смотри! – Он указал мне направление подбородком. – Видишь, там стирка сушится? Рубаха и штаны. А Баба-яга носит юбку. Хоть у Васнецова на картинах посмотри, хоть у Билибина.
– У Билибина Баба-яга в ступе нарисована, – припомнила я. – По-моему, там не видно, какой у нее низ. Может, как раз штаны.
– Люся, серые?! Совсем без декора и с прожженными дырочками? – Петрик всплеснул руками, и мне пришлось несильно стукнуть его по шее, чтобы пригнулся и не высовывался. – Какая представительница прекрасного пола наденет такие убогие порты? Кроме того, внимание на рубаху: она отчетливо мужская.
– Откуда ты знаешь?
– Из истории русского костюма, Люся, откуда еще? Ты посмотри: это же косоворотка с воротником-стойкой, и она удлиненная – до середины бедра!
– И что?
– А то, что женская рубаха длинная – до пят!
– Ладно, убедил. – Спорить с дарлингом по поводу нарядов – дело гиблое. – Это костюмчик Деда-яги. А где же сам старичок?
– В ступе? – предположил Петрик и, как был на корточках, так и двинулся к забору.
Вперевалку, но довольно шустро.
Почти как русский народный танцор, идущий вприсядку.
Я на такие коленца неспособна. Пришлось встать и последовать за другом в полусогнутом виде – а-ля старушка, скрюченная ревматизмом.
«О, сойдешь за Бабу-ягу!» – своеобразно подбодрил меня внутренний голос.
Вслед за Петриком я подобралась к забору и пережила дежавю: вертикально поставленные бревна разделяли такие же щели, как и ставни в нашей хате. Дружище прильнул к одной такой древнерусской амбразуре, я – к другой, и с минуту мы молча обозревали дом и двор Деда-яги.
Картина показалась мне пугающей. Художник Билибин, нарисовавший Бабу-ягу в виде страшной ведьмы с крючковатым носом, пронизывающим взглядом и длинными когтистыми пальцами, оценил бы антураж.
Участок за забором густо зарос сорняками, на заднем дворе вообще стеной стоял чертополох в полтора человеческих роста! Старый бревенчатый дом глубоко ушел в землю. Рассохшиеся деревянные ставни на окнах перекосились и пропускали свет. Причем не снаружи – внутрь, а наоборот: пугающее синее сияние лилось изнутри!
– А пойдем домой, Петрик? – тщетно сдерживая дрожь в голосе, предложила я.
– Ага, сейчас! – ответил дружище.
Я подумала, что он со мной согласился, но нет – то был сарказм. Дарлинг вытащил из сумочки-кофра, повешенной через грудь, профессиональный фотоаппарат и принялся тыкать объективом в забор, пытаясь снимать сквозь щели.
Камера предательски защелкала, оповещая имеющих уши о ведущейся репортажной съемке.
Я беззвучно застонала.
«Сейчас я тебя, Ванька, зажарю и съем, – молвила Яга, – предсказал дальнейшее развитие событий мой внутренний голос. – Садись-ка во-о-он на ту большую лопату и в печь полезай».
Ваньки среди нас не было, но что-то мне подсказывало: Дед-яга удовлетворится и Петькой – на первое. А Люськой – на второе!
В самом деле, никто не любит папарацци, но если они хорошо прожаренные – это меняет дело…
Донесшийся со двора длинный пугающий скрип, похожий на мучительный визг, пронял даже Петрика.
– Ай в самом деле, пойдем-ка. – Он ловко крутнулся на месте (ансамбль «Березка» завистливо вздохнул) и по-прежнему вприсядку двинулся прочь от забора.
Я, преодолевая порыв перекреститься раз-другой, поспешила за ним.
Скрывшись за дубом, как за каменной стеной, мы остановились и, тяжело дыша и смущенно переглядываясь, привалились к стволу.
– Ты и теперь не веришь в сказки? – наконец спросил меня Петрик необоснованно горделиво, как будто в том, что мы увидели, была какая-то его личная заслуга.
Я не успела ответить.
– Ш-ш-ш! – змейкой зашипел чуткий дарлинг и толкнул меня, повалив лицом в мох.
Мы оба замерли. А вот муравьи, в чью караванную тропу я ткнулась носом, наоборот, засновали энергичнее, и я определенно почувствовала:
– Сейчас чихну!
– Не смей! – зашептал Петрик. – К дубу кто-то подходит – услышит!
Я сердито засопела, удачно сдув докучливых насекомых.
Мимо размеренно прошуршал кто-то крупный.
Мы на всякий случай полежали еще немного, как насмерть убитые, но потом муравьи окончательно обнаглели и, кажется, всерьез вознамерились утащить на свой провиантский склад наши бренные тушки.
– Да заразы такие! – Петрик ожил и множественными легкими шлепками дал понять запасливым насекомым, что они ошиблись – мы еще живы. – Все, Люся, можешь вставать, оно уже ушло.
– Кто? – уточнила я, тоже охлопав себя, чтобы избавиться от муравьев.