И все опять повторилось. Он снова бежал по длинному коридору на подгибающихся ногах к забору, за которым было спасение. На этот раз его преследователь проявил нерасторопность, и он успел переправиться через забор и оказался в совершенно другом мире.
Этот мир был фантастически спокоен и нетороплив, даже не верилось, что такой мир вообще может существовать. В этом мире не было войн, не скрывались в урманах банды, не стреляли на улицах, не было деревянных и глиняных развалюх и огромных помоек за домами, не было людей в изношенных одеждах, не было подозрительности на их лицах…
Наверное, это был социализм, о котором так много говорили на собраниях в комсомольской ячейке. Ибо там были высокие многоэтажные дома, в окнах которых горел яркий свет от электрических ламп, а не керосинок. Огромные светильники каким-то голубым светом заливали улицы, спешили по своим делам люди, куда-то мчались автомобили, и некто Кроев сидел в большой аудитории и слушал лекцию молодого профессора по криминалистике. Профессор совсем не походил на тех профессоров, какие преподавали на юрфаке до революции. Краевский смотрел на сидящих в аудитории парней и девушек и страшно завидовал им, потому что они еще не знали того, что знал он, не испытали того, что испытал он.
А еще Краевский понимал, что в той жизни он человек случайный. После того, как он почувствует боль от укола, он снова возвратится туда, где человеческая жизнь не стоит и нитки от рубища нищего, где кровь и безысходность, где даже победитель не чувствует себя победителем, потому что нет победителей в войнах гражданских и их отголосках, войнах бандитских…
На этот раз он не почувствовал укола, но, проснувшись утром, обнаружил маленькую красную точку на вене левого предплечья. Значит, была Анна Петровна, и он с ее помощью вышел из припадка.
Без стука в дверь вошла Аграфена.
— Проснулись? — сказала она. — Вот и хорошо. А я вчерась сбегала за Василичем, и он сам сделал укол. А еще он сказал, что это последний припадок, что теперь они прекратятся и что вы проживете тысячу лет.
Он слушал и улыбался ее болтовне, своему состоянию, солнцу, светящему в окно через задернутые занавески… «Занавески!»
— Кто развязал занавеси? — заорал он. — Кто?
— Я, — сказала Аграфена и опустилась на табурет, — я увидела, что они завязаны в узел и развязала. Я думала, что вы не в себе были, когда их завязывали в узел…
— А-а, — буквально завыл Краевский, вскочил с постели и схватил хозяйку за горло. — Кто тебя надоумил это сделать, кто?
— Вы что? — завопила хозяйка, вырываясь. — С ума все посходили — хочешь как лучше… Вот и Борода такой же был, псих…
Встряхнув Аграфену еще раз, Краевский подбежал к окну и отдернул занавески.
То, чего он больше всего опасался, случилось. На тополе, ветви которого располагались почти у самого окна, висел Дервиш.
Он был грязен, бос, рубище выглядело мешком, и сам он был похож на Христа, только не распятого, а повешенного. Глаза Дервиша были закрыты, лицо черно, а вывалившийся изо рта язык был таким распухшим и толстым, что вряд ли патологоанатомы могли всунуть его обратно.
— Господи Иисусе, — запричитала хозяйка, — Господи Иисусе…
Краевский отвернулся и сказал Аграфене:
— Сбегай в отдел, пусть приедет кто-нибудь из замов.
Пока приехали замы, пока осматривали и снимали Дервиша, Краевский сидел на полу, не поворачиваясь к окну.
И только тогда, когда тронулась приехавшая за трупом телега, выглянул на улицу.
Дервиша не удосужились даже накрыть чем-нибудь. Он так и лежал, уставя в небо распухший язык, словно пытаясь подразнить весь свет.
— Да-а, — сказал Проваторов, когда вся четверка собралась в кабинете Бороды, — еще один труп. Многовато…
— А ведь было же предложение арестовать Дервиша, — заметил Андросов и посмотрел в сторону Краевского.
— Но трупы трупами, а нам нужно заниматься делом. Петрович, — так впервые за все время знакомства обратился к Краевскому Проваторов, — пересядь в мое «инвалидное» кресло.
Краевский перебрался в кресло, где всегда сидел Проваторов, а Проваторов сел за стол на место Краевского и произнес:
— Мы начали операцию. Вчера с Базыкой привезли в отдел липовый чемодан с архивом. Разумеется, мы не афишировали этот привоз и даже некоторым образом скрывали этот факт, но о нем уже знают все сотрудники, которые отнесены нами к первому уровню… Завтра мы приведем из тюрьмы на допрос Бурдукова… Допрашивать его буду я. В ходе допроса я покажу ему чемодан, расскажу, что мы взяли архив и собираемся через три дня отправить его на станцию, а оттуда в Новониколаевск.