Начался сильный дождь, и уже в четыре часа Джун, решившая что-нибудь почитать, была вынуждена включить свет.
В камине играли язычки пламени; большое кожаное кресло, в которое она села, было удобным; чай, принесенный миссис Порджес, — свежим и ароматным, и тем не менее ей не читалось.
Она опустила книгу на колени и отсутствующим взглядом скользнула по предметам, находящимся в холле: стенной книжный шкаф, высокий и узкий; заново отремонтированная дубовая лестница; чучело белого медведя, в пасти которого поблескивали острые белые зубы. Потом снова вспомнилась фотография леди Уорренгтон, и против воли она перевела взгляд на стену, на светлый прямоугольник над камином — след висевшего здесь портрета миссис Шекли. Джун терпеть не могла этот портрет и два дня назад попросила миссис Порджес снять его. И вот теперь он всплыл перед ее глазами так отчетливо, словно все еще висел на прежнем месте. Джун ясно представила себе пронзительный взгляд темных глаз, плотно сжатые узкие губы с едва уловимой улыбкой. На тонкой шее — ожерелье с четырьмя необычайно крупными бриллиантами.
Миссис Мэриел, несомненно, погибла из-за того, что разузнала тайну, связанную с этой богатой и чудаковатой седой старухой, — в этом Джун больше не сомневалась. Но в чем заключалась тайна?.. Наверно, миссис Шекли тоже вот так же сидела перед камином, бездумно наблюдая за языками пламени. Или при этом она о чем-нибудь думала?..
Джун взглянула на столик красного дерева, о ножки которого кот раньше точил когти и на который Чэд обычно ставил бутылку с виски и рюмки, потом ее взгляд скользнул по дешевому, уже искривленному двухрожковому оловянному подсвечнику, стоявшему на камине. Тот, кто изготовил этот подсвечник, не отличался хорошим вкусом и понатыкал кругом хрусталики, кусочки отшлифованного стекла, которые не гармонировали ни с формой, ни с материалом и делали подсвечник еще безобразнее. Вероятно, миссис Шекли выиграла или приобрела его за десять шиллингов на каком-нибудь благотворительном аукционе.
Внезапная мысль осенила Джун, она подбежала к камину и вынула из подсвечника один из камешков. Они были из стекла, это было очевидно. Но их поверхность, их огранка…
Джун возвратилась к креслу и позвала миссис Порджес; та явилась буквально через секунду, словно опять стояла за дверью и наблюдала за Джун в замочную скважину. А может быть, так оно и было? Джун никому больше не верила — только себе самой, Чэду, Джорджу Абернати и в какой-то степени адвокату Хаббарду.
— Слушаю вас, мисс, — в дружелюбном голосе миссис Порджес не слышалось никаких коварных ноток. Она, как всегда, улыбалась.
— Куда вы, собственно, дели картину? — Джун показала на прямоугольное пятно над камином.
— Картину? — миссис Порджес заулыбалась еще приветливее. — Отнесла на чердак, туда, где всякий хлам, куда же еще? Отвратительная картина, не правда ли? Как и все барахло, которое напоминает об этой старухе Шекли и которое вы не хотите здесь видеть. Облить все бензином да сжечь. Я всегда придерживалась такого мнения.
— Вы сожгли эти вещи? — Джун широко раскрыла глаза от удивления.
— Конечно, нет. Не буду же я связываться с мистером Хаббардом, который управляет наследством этой старой пиратки и у которого от добросовестности, простите, штаны лопаются.
Джун нахмурила брови.
— Я никак не могу понять, почему вы так разноречиво высказываетесь о своей умершей хозяйке? Один раз говорите о ней с нежностью и любовью, а другой раз…
— Это зависит от погоды, — невозмутимо объяснила миссис Порджес. — Когда на улице холодно и сыро и меня донимает мой ревматизм, я на все смотрю глазами больного. И тогда я говорю — и имею на это полное право, — что миссис Шекли была вечно чем-то недовольной, злой и жадной колдуньей, находившей удовольствие лишь в том, чтобы доставлять людям неприятности, заставлять их мучиться и дрожать от страха…
— Я хотела бы взглянуть на картину, — быстро сказала Джун, чтобы остановить старую даму.
— Вы хотите взглянуть на картину? — повторила миссис Порджес в изумлении. А может, она вовсе и не была удивлена и только притворилась?
— Да, я хотела бы узнать, кто ее написал.
— Если разрешите, мисс Джун, я задам вам один вопрос: это каким-либо образом связано с убийством? Может быть, вы думаете, что кто-нибудь из нас… — Она выразительно провела ребром руки себе по шее.
— Сперва давайте посмотрим картину, — лаконично ответила Джун.
— Тогда я схожу за свечой. В кухне…
— Возьмите этот подсвечник, — и Джун направилась к лестнице, ведущей на чердак.
— У меня есть еще карманный фонарик, — пугливо заметила миссис Порджес. — Вы знаете, там, наверху, всегда сквозняк, потому что многие черепицы сорвало ветром, а на сквозняке наши свечи сразу погаснут и…
— У меня есть спички.
— Все равно наши свечи будут постоянно гаснуть! И мы окажемся в темноте! А знаете, что говорил Шекспир по этому поводу?
— Почему вы считаете миссис Шекли злой колдуньей? — Джун стала подниматься по лестнице.
— Но я ведь утверждаю это только в плохую погоду, — миссис Порджес нерешительно последовала за ней. — Когда на улице тепло и светит яркое солнце, мне даже бывает жаль ее. Бедняжка, говорю я себе, сколько ей пришлось перенести за свою жизнь. В последнее время она даже не могла ходить, да и камни в печени доставляли изрядные муки. Разве этого мало? А деньги, которые получала, — она ведь тратила их не на себя. Золотая душа была у человека, только вот внешне груба и невзрачна.
Джун хотела было поддержать эти странные разглагольствования миссис Порджес относительно покойной миссис Шекли, но, обернувшись к ней — они уже стояли перед дверью на чердак, — внезапно увидела выражение ее лица. Внутри у Джун все похолодело.
Лицо домоправительницы выражало все, что угодно, только не приветливость. В мерцающем свете двух свечей оно выглядело напряженным и мрачным. Миссис Порджес показалась вдруг Джун такой постаревшей, что ей можно было дать все ее годы. Складки и морщины выступили из-под слоя пудры так отчетливо, будто были нарисованы на гладкой коже черным карандашом; глаза ее настороженно блестели, затаив в себе страх, а может, и угрозу.
Тусклым мерцающим светом освещали свечи узкий коридорчик, в конце которого находилась дверь, ведущая на чердак; по неоштукатуренным стенам вслед за женщинами скользили длинные тени; было слышно, как дождь колотит по крыше; где-то скрипела открытая створка окна.
— Что это? — Джун остановилась.
— Кажется, внизу кто-то ходит.
— Наверное, Чэд.
— Нет, Чэд забыл свой ключ на ящичке для перчаток.
Джун прислушалась.
— Чепуха, — сказала она наконец. — Ведь входная дверь заперта.
— Как раз в этом я и не уверена, — голос миссис Порджес понизился до шепота. — Мне кажется, я забыла ее запереть после вашего прихода. И вообще, сегодня с утра я чувствую какое-то странное беспокойство. У меня такое ощущение, словно по Касл-Хоуму снова кто-то бродит, и я почти убеждена, что это — дух Шекли. Такое тоже случается!
— Да, и, очень часто, — едко поддакнула Джун старой болтунье.
Они распахнули дверь и вступили на заскрипевшие под их ногами половицы чердака. По углам валялся всякий хлам — лампы с рваными абажурами, рама от зеркала, матрац, из дыр которого высовывались пучки морской травы, стояли старые кресла, сундуки. И на всем этом лежал такой слой пыли, что можно было подумать: этот хлам появился здесь еще до рождения миссис Шекли.
Крыша всюду текла, и, несмотря на расставленные миссис Порджес старые тазы и кастрюли, на полу чердака мрачно блестели большие лужи.
Миссис Порджес недолго разыскивала картину — она была засунута между обитым жестью сундуком и стенкой.
Джун поставила картину на сундук и внимательно посмотрела на нее.
Все оказалось именно так, как она и предполагала. Крупные отшлифованные камешки необычной формы, красовавшиеся на лиловом платье миссис Шекли, как две капли воды, были похожи на камешки искореженного подсвечника, который Джун поставила на сундук.