Тишина, наступившая после слов Чэда, была настолько торжественной, что можно было услышать даже астматическое дыхание аптекаря Квентина. Только Уэйд воскликнул: «Браво».
После этого слово взял бургомистр Лоуэлл.
Его лицо от волнения покрылось красными пятнами, рука, державшая рюмку, так дрожала, что почти все вино вылилось на скатерть.
— Дорогие друзья, — начал он, тщательно выискивая каждое слово. — Мне думается, я выражу общее желание, если скажу, что не вижу необходимости прерывать этот чудесный вечер демонстрацией каких-то кадров. Давайте лучше сразу перейдем к осуществлению предложения, сделанного моим другом Чэдом Оливье, — мокрыми от пота пальцами он судорожно вынул из бумажника чековую книжку, ручку и на какое-то мгновение замер, по всей вероятности, не зная, какую сумму он должен пожертвовать на «моральное вооружение».
— У меня в руках уже имеется чек от нашего уважаемого Роберта Уэйда, — нарушил Чэд вновь наступившую гробовую тишину. — Его взнос составляет двести фунтов, и я предлагаю исходить из этой суммы, как из минимума. Кроме того, я хотел бы добавить, что речь идет о единовременном сборе средств, повторных вложений не потребуется.
Усевшись, он взглянул на Джун и очень нежно улыбнулся ей, но та больше была похожа на статую, чем на новобрачную.
Сбор средств стал проходить так интенсивно, как будто гости горели лишь одним желанием — доказать свое великодушие. Через несколько минут с этим было покончено.
С торжественным выражением лица, на котором нельзя было ничего прочитать, кроме насмешки, Чэд взял ролик с пленкой, подошел к камину и молча, но многозначительно бросил его в бушующее пламя.
Вздох облегчения пронесся по всему залу — казалось, произошло чудо. Словно освободившись от тяжкого бремени, гости снова взяли рюмки. Зазвенели голоса, послышался смех, засмеялся даже аптекарь Квентин, напугав соседей: он давно страдал печеночными коликами, и уже несколько лет никто не слышал, чтобы он смеялся.
— О боже, за какого негодяя вышла я замуж! — примирительно вздохнула Джун.
Чэд ухмыльнулся. Только он и Уэйд знали, что на пленке можно было разглядеть всего лишь два довольно безобидных кадра. Видимо, фотографировали с явно недостаточной выдержкой. В течение двадцати лет миссис Шекли, после нее — миссис Порджес и напоследок — Чэд шантажировали своих сограждан с помощью фотопленки, не содержащей никаких видимых доказательств.
Но Чэд позволил себе и еще одну шутку.
«Комитет по моральному вооружению» был переименован в «Общество для падших девиц», а Касл-Хоум под руководством миссис Порджес был превращен в такое заведение, где эти достойные сожаления существа могли бы найти себе приют и те силы, которые позволили бы им вернуться на путь благопристойной жизни.
— Без этого в моей книге не было бы «изюминки», — клялся Чэд своей супруге.
Но тем не менее, если он собирался заглянуть в Крайстчерч с инспекторским визитом, Джун непременно ехала с ним. Никакими иллюзиями на этот счет она себя не тешила.
Михаэль О. Гюстен
ГЛЯДИ, ОПЯТЬ БУРБОНЫ!
1
— Вы рехнулись, инспектор, — почти нежно сказала девица. — Неужели я похожа на убийцу?
— Разрешите, я ее поглажу разок, господин оберинспектор? — Обермейстер Шмидхен игриво поправил поясной ремень. Но инспектор Гельмут Баллер раздраженно отмахнулся.
Обычно он не слишком возражал против некоторого укрощения или взбадривания допрашиваемого, при условии, конечно, если не было лишних свидетелей. Он вообще никогда особенно не церемонился, и жулики разных рангов, промышлявшие на Кольце, не раз имели возможность убедиться в этом. Кельнский бульвар, где проводили вечера нагуливающие добродетельный жирок горожане, для краткости назывался Кольцом и был самым важным участком инспектора Баллера.
На сей раз, однако, интуиция подсказывала Баллеру, что силой ничего не добьешься. Вот уж который час тянется эта скучища, называемая допросом, а с девицы как с гуся вода. Сидит себе на стуле и ковыряет ногти. Неужто она и в самом деле невинная овечка, как прикидывается? Инспектор снова поймал себя на этой предательской мысли. Да нет же, черт возьми, дело ясно, как божий день. Собственно, он не очень и нуждался в ее признании. Тут больше, пожалуй, профессионального тщеславия, чем необходимости: приятно увенчать чистенько раскрытое дело чистосердечным признанием убийцы. Баллер поклонялся симметрии, и этому чучелу он еще покажет, где раки зимуют.
Пальцы правой руки Баллера чуть слышно застучали по столу баварский марш. Это было явным признаком того, что господин оберинспектор намеревается перейти в генеральное наступление. Обермейстер Шмидхен насторожился и присел на стул в углу кабинета, весьма скромно обставленного.
Баллер задумчиво, вот уже в который раз оглядел торчащую перед ним девицу. Да, зрелище не из ласкающих взор. Такая, бесспорно, выиграла бы любое, на самом высоком уровне, состязание уродов, дав соперницам 100 очков вперед. Потянет эта коротконогая бомба, наверное, не меньше полутора центнеров. Объем груди соответственно 120, а талии — все 100. Шеи нет вовсе, голову обозначает неряшливо-модный волосяной веник. Ко всему этот отвратительный приплюснутый нос, на котором чудом держатся очки в дешевой никелированной оправе. Наряд сугубо демократический: синие джинсы и обшарпанная кожаная куртка с накладными карманами. Из одного то и дело извлекается большой голубой платок, чтобы протереть очки. Во время этой процедуры можно увидеть ее карие и, черт побери, довольно неглупые глаза.
— Слушайте, вы! — зарычал, наконец, Баллер. — Мне плевать, похожи вы на убийцу или нет. Редкий убийца похож на того, каким его представляет себе обыватель, уж поверьте мне. Как раз моя работа в том и заключается, чтобы разоблачать убийц, которые вовсе на убийц не похожи. Иначе куда бы заводили расследования…
— Как интересно, — проворковала бомба, и Баллер не мог ручаться, что она снова не насмешничает. Поэтому он на всякий случай прибавил:
— От меня еще никому не удавалось увильнуть.
— А зачем мне увиливать? — Девица говорила с едва заметным французским акцентом.
— Не пытайтесь крутить. Это вам не поможет. Ваша вина доказана. Неопровержимо. На вашем месте я бы откровенно признался. Тогда вы могли бы рассчитывать на смягчение своей участи.
— Но мне не в чем признаваться, инспектор, — сказала девица, дружелюбно глядя на Баллера поверх очков. Она была абсолютно непробиваема.
— Ну что ж, — мрачно констатировал инспектор, — начнем сначала. Ваше имя, фамилия?
— Афродита Багарре.
«Черт бы тебя побрал с твоим именем, — подумал инспектор. — Черт бы тебя побрал!» И неожиданно для себя не удержался от соблазна съязвить:
— Однако! Афродита!.. Прекрасное имя!
— Идиотство, — спокойно парировала карикатура на богиню любви. — Я достаточно хорошо себя вижу. Но если отец нудный провинциальный учитель греческого и латыни, такое имя легко заполучить. Если бы он знал, какое из меня вырастет чучело, он бы сто раз подумал. Увы, у него были добрые намерения, у моего папá… Для полной точности: Афродита-Клементина-Лукреция.