Безусловно, подобная позиция монсиньора объяснялась не иначе как кознями сатаны, с которым святой отец тесно общался в силу своей профессии. Похожий на растолстевшего черного таракана барон Филипп де Чинфуего да Миердадиос, адъютант последнего коронованного испанского Бурбона, сетовал на утрату дворянством чувства достоинства и сословной гордости. Как иначе можно объяснить, что недавно некая герцогиня возглавила банду крестьян, требовавших ликвидации американской базы близ Кадиса. Граф делла Скала разделял его озабоченность и говорил о наступивших плохих временах, настолько плохих, что ему пришлось недавно продать один из семи своих замков.
Остальные больше помалкивали. Супругам Хазенталь, судя по всему, уже давно было не о чем говорить. Князь Червенков людоедски чавкал, полковник Трутц фон Гофманзау обходился сумрачным сопением. Виконт лишь сухо отвечал на обращенные к нему вопросы. В его позе Афродита все время ощущала какое-то напряжение. Казалось, он чего-то ждет. Во всяком случае, он часто поглядывал на вход в пиршественный зал.
Она не ошиблась. Едва трапеза закончилась и на освобожденный стол водрузили толстые большие свечи в подсвечниках, как двери отворились и в зал энергично вошел человек среднего роста и возраста, облаченный в визитку. Его встретил едва ли не радостно вскочивший с места виконт де Бассакур. Пришельца с почетом усадили рядом с графом Хазенталем в верхней части стола, так что Афродита имела возможность разглядеть его великолепный небесно-голубой галстук. Виконт, стоя, представил гостя: бургомистр, доктор Непомук Крафт, член провинциального комитета Христианско-демократического союза. И подчеркнул, что, несмотря на всю свою занятость, доктор выкроил время, чтобы сказать несколько добрых слов памяти драгоценной баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин в кругу близких друзей и единомышленников безвременно почившей.
Бургомистр, действительно, произнес весьма прочувствованную, а, главное, длинную речь. Для начала он кратенько набросал биографию покойницы, затем развернул широкоформатную картину ее нечеловеческих достоинств, главным из которых было глубочайшее осознание благородных ценностей прошлого, которым она сумела придать современное звучание. Эти ценности — Бог, Король, Отечество, взятые как единство. Затем христианин-демократ пожонглировал словом «логически», и к общему удовольствию выяснилось, что помянутые ценности и программа его партии тоже сливаются в ликующее единство, называемое христианско-западными ценностями. А для их-то огнеупорной и морозоустойчивой обороны от всемирной коммунистической опасности и было явлено страдающему человечеству Европейское движение за монархию во главе с баронессой ф. у. ц. Г. у. Б. «Все за ЕДМ!» — призвал оратор и спустя длительное время закончил, наконец, свою речь душераздирающим, хотя и не совсем грамотным воплем:
— Она погибла, как мученица чаяний народов истинно западного духа, которую мир не забудет никогда!
Раздались недружные аплодисменты. Одуревшая от битвы с инспектором Баллером, последующего чревоугодия, трескучей болтовни Крафта, задремавшая Афродита очнулась и тоже вяло похлопала. Оратор раскланялся во все стороны, посиял улыбками и сел. Поднялся виконт, поблагодарил Крафта, который удовлетворенно поглаживал свой феноменальный галстук. Еще во вемя речи подали бокалы с роскошным «бурбоном», а к нему не менее роскошное мокко, и теперь все за это взялись… Позднее Афродита никак не могла понять, почему взгляд ее упрямо возвращался к этой паре — доктору Крафту и полковнику Хазенталю. То ли подсознание не могло освободиться от голубых чар галстука, то ли позабавил маленький спектакль, когда доктор и полковник поднялись и начали что-то друг другу говорить, раскланиваться, звенеть хрустальными бокалами. Что бы там ни было, но она вдруг увидела, как закованный в свою кирасу граф фон Хазенталь внезапно схватился рукой за горло, выкатил глаза и широко раскрыл рот. Он хватал, хватал воздух, все больше задыхаясь, синея, и, наконец, с грохотом рухнул на пол.
— Сигизмунд! — отчаянно взвизгнула графиня фон Хазенталь, и Афродита в секундном оцепенении почувствовала даже какую-то к ней признательность, ибо впервые услышала имя полковника. Зал замер.
— Он мертв, — коротко и жутко проблеял виконт де Бассакур, единственный, кажется, кто сохранил присутствие духа. И с достоинством поспешил на помощь полковнику. Затем в гнетущей тишине вновь раздался его странный голос:
— Я вынужден просить всех присутствующих оставаться на местах до прихода полиции!
До этого момента Афродита следила за событиями хоть и с интересом, но довольно равнодушно. А теперь… Полиция, — подумала она. — Новая встреча с инспектором Баллером? Ведь он же сразу в нее вцепится! Что ни говори, а где бы она ни появилась, трупы так на нее и валятся. И только законченный кретин мог посчитать это случайностью. Но инспектор Баллер отнюдь не был кретином… Скорее всего, он тут же на всякий случай ее арестует, прежде чем начнет знакомиться с обстоятельствами таинственной смерти графа. От этих мыслей у Афродиты появилось жгучее желание освежиться еще одним бокалом «бурбона». Она немедленно кликнула своего лакея.
Общая нервозность, вся мрачная атмосфера трагического происшествия отразилась, наверное, на обслуживающем персонале. Во всяком случае, на прикрепленном к Афродите толстяке. Спеша к ней с бокалом, он вдруг споткнулся и вылил благородную огненосную жидкость на не менее благородную форму полковника Трутц фон Гофманзау. Полковник, молча блуждавший глазами по залу, вскрикнул и, ни секунды не колеблясь, съездил лакея по физиономии. И тут опять произошли странные вещи. Толстяк… ответил еще более сильным ударом, но почему-то попал не в полковника, а в виконта де Бассакура, который попытался вмешаться и в результате поплатился за свое достойное одних лишь похвал поведение. Палкообразная его особа, не выдержав надругательства, скрылась с деревянным стуком под столом. В наступившем замешательстве толстяк схватил Афродиту выше локтя и приказал: «Идемте!» Через несколько мгновений за ними неслышно закрылась одна из зеркальных дверей.
Таким неожиданным образом старший инспектор Гельмут Баллер лишен был удовольствия лицезреть Афродиту рядом с еще одним трупом. И к тому же далеко не последнего удовольствия, как это выяснится в дальнейшем, и о чем, к своему счастью, он не догадывался, когда пятью минутами позже появился взбудораженный на месте событий.
6
— Вы что тут, все с цепи сорвались! — прошипела Афродита. — Для таких шуточек я не гожусь!
На толстого лакея это заявление не произвело никакого впечатления. Дуло армейского пистолета по-прежнему взирало на Афродиту.
— Сожалею, любезнейшая, но я совсем не шучу. Мне велено придержать вас здесь. И я буду вынужден стрелять при малейшем сопротивлении.
— Смотрите, не перестарайтесь, — презрительно ответила Афродита. Она огляделась. Ну и дела! Почти камера: железная кровать, два стула, убогий стол. — Я, пожалуй, сяду. Предпочитаю говорить сидя. Если со мной кто-то собирается объясняться. — Не дожидаясь ответа, она плюхнулась на кровать, подложила под бок подушку, устроилась поудобнее. — Вот так, пожалуй, еще сойдет, хотя в Европе, видно, не найти худшей кровати. Это что, ваши апартаменты, монсиньор? — Как вас, собственно, зовут? Или это государственная тайна?
— Я Валентин Кальбе, — сказал толстяк, — и если мне позволено будет дать вам совет, мадемуазель, то скажу, что в вашем положении лучше не шутить…
— А я не шучу. Но кровать препаршивая, герр Кальбе, уверяю вас. Намек на мое положение мне непонятен. Может быть, вы кое-что разъясните?
Кальбе осторожно потащил к себе один стул, не опуская пистолета и следя за Афродитой. Та сочувственно покачала головой. Наконец он уселся.
— Итак, вам было велено схватить меня и держать здесь. А зачем? Будет ли мне позволено узнать об этом, черт возьми?!