Она была милой, веселой, талантливой и хорошенькой, и он бы в любое время согласился бороться с пургой, чтобы увидеть ее, но сейчас он ехал к ней не из-за ее превосходных качеств.
Нет, одно лишь заставляло его отчаянно бороться с непогодой — Лотта была для него сейчас очень опасным человеком. Он должен был встретиться с ней, пока не приехали остальные. Лотта была в поместье в ночь, когда совершилось убийство. Никто не знал, где она находилась и что видела, но он-то боялся, что она видела его, когда он наклонился над трупом Петерсена в его спальне.
Машина свернула в сторону. Теперь до дома Лотты оставалось только пятьсот метров через поле. Лучше осторожно подойти с черного хода и посмотреть, нет ли у нее кого-нибудь.
Возможно, он приехал первым, и он, и только он, узнает, что видела Лотта.
5
— Вот как, милая Лотта потеряла свой золотой браслет, и теперь довольно трудно объяснить, почему он валялся в спальне убитого Петерсена, — повторил вкрадчивый голос.
Лотта медленно обернулась.
— Как же ты ненавидишь меня, Фрэнсис, как ненавидишь и как ты любишь подкрадываться и пугать людей!
Ее кузина Фрэнсис бросилась в ближайшее кресло и задумчиво вынула пачку сигарет из кармана куртки. Она была одета в модный зеленый лыжный костюм. Светлые волосы были уложены назад в большой узел. Эту прическу она сохранила с тех времен, когда была одной из популярнейших фотомоделей Скандинавии.
Автомобильная катастрофа изуродовала правую сторону ее лица и быстро покончила с ее карьерой, но никто не мог отрицать, что эта тридцатилетняя женщина еще сохранила некоторую гротескную красоту. Но Фрэнсис болезненно и извращенно подчеркивала свое уродство. Всегда эффектно одетая, она проделывала неизменный трюк: сначала старалась повернуться так, чтобы была видна лишь красивая сторона лица, и вдруг, резко обернувшись, демонстрировала всем изуродованную щеку и уже сидела так до конца вечера.
Злые языки утверждали, что Фрэнсис унесла из прошлой блистательной светской жизни так много сомнительных чужих секретов, что могла теперь жить вполне безбедно.
Фрэнсис постучала сигаретой по длинному серебряному ногтю.
— Ненавижу тебя? — воскликнула она своим вкрадчивым голосом. — Боже мой, дорогая Лотта, почему же я должна тебя ненавидеть? Не потому ли, что у меня изуродовано лицо? Ты ведь не хочешь сказать, что я с моим безобразием конченный человек, тогда как перед тобой открыта вся жизнь?
Она прищурила глаза и злорадно наблюдала из-под длинных ресниц, как Лотта корежится под ее взглядом.
— Фрэнсис, ты хорошо знаешь, что я совсем не это хотела сказать, — начала Лотта.
— Почему же я должна это знать? — сухо прервала ее Фрэнсис. — Почему я вообще должна пытаться понять, о чем ты думаешь. Сейчас я только хочу знать, каким образом твой браслет попал в ту комнату?
— Почему ты вообразила, что это мой браслет? — воскликнула Лотта в отчаянной попытке атаковать вражеский лагерь.
Фрэнсис рассмеялась.
— Милая Лотта верно забывает, что Фрэнсис бывает везде. Недавно я случайно увидела его на письменном столе Георга. Естественно, я спросила, кому он предназначается. Таким образом, нам троим известно, что браслет твой. Вы с Георгом, я полагаю, намерены молчать, но не следует рассчитывать на кузину Фрэнсис, которая считает, что закон есть закон.
— Замолчи, — прервала ее Лотта. — Ради бога перестань, или ты заставишь меня поверить слухам, которые о тебе ходят.
— Слухи о том, что я зарабатываю не только на собаках, — Фрэнсис сдержанно рассмеялась. — Шантаж — некрасивое слово. Слово, которое мы не должны употреблять, дорогая Лотта. Подумай, как это может повредить фамильной чести.
— На свете сотни людей по фамилии Эскильдсен, — пробормотала Лотта, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Верно, но мы обе знаем только тех Эскильдсенов, которые жили в Розенбринке целых четыреста лет, — Фрэнсис улыбнулась. — Об этом не так-то легко забыть. Я не могу забыть твою ярость, когда поместье несколько лет тому назад было продано Петерсену. Как ты тогда сказала? «Не страшно, что наша семья не владела поместьем в последние семь-десять лет, оно принадлежало порядочным людям, но я бы могла хладнокровно убить мошенника, который присвоил его теперь». — Да, — продолжала Фрэнсис с триумфом, — ты так и сказала: «Я бы могла хладнокровно убить», — она подалась вперед. — Скажи мне, Лотта, ты убила хладнокровно или в состоянии аффекта?
Лотта встала.
— Перестань, Фрэнсис. Отдохни от своих выходок. Ты знаешь не хуже меня, что я никого не убивала. Могу тебе сообщить, что когда ты появилась, я как раз собиралась позвонить в полицию и признаться, что браслет принадлежит мне. К сожалению, телефон не работает, но утром я надену лыжи и сбегаю в деревню, чтобы выложить все начистоту.
— Странно, я почти готова тебе поверить, — процедила Фрэнсис. — Пожалуй, тебе трудно убить человека, но именно потому мне очень интересно, как же туда попал твой браслет? Впрочем, ты не отделаешься от меня сейчас, потому что в такую погоду не выгоняют и собаку. Знай я, что метель разыграется, никогда бы не пришла к тебе; не может быть и речи, что я в такую погоду отправлюсь обратно. Если ты ничего не имеешь против, я займу, как обычно, голубую комнату для гостей, и тебе придется одолжить мне пижаму и халат, потому что у меня с собой только то, что на мне.
— Можешь взять все, что тебе нужно, в моей комнате, — устало сказала Лотта. — Вещи, которыми я сама не пользуюсь, висят в шкафу рядом с зеркалом.
— Ну, тогда я пойду наверх, — поднимаясь, сказала Фрэнсис. — Не ожидай, что я спущусь, если тебя вдруг навестит убийца — никакие силы не заставят меня открыть дверь, как только я запрусь в комнате для гостей. Мне кажется, тут могут быть два случая: ты убила Петерсена, и я не могу чувствовать себя в безопасности в одном доме с тобой; или, что более вероятно, его убил кто-нибудь из твоих замечательных друзей. Я знаю, что все вы были в Розенбринке вчера вечером. И я знаю также, — добавила она со злорадным смехом, — что никто из посторонних не может проникнуть в дом, когда его охраняют собаки. Не забудь, что я сама дрессировала этих псов, пока они не стали такими злыми, что я едва с ними справлялась.
Она сильно хлопнула дверью, предоставив Лотту собственным мыслям.
Минуту Лотта, как потерянная, смотрела на закрытую дверь. Она чувствовала, что после разговора с Фрэнсис последние силы оставили ее. Бедная Фрэнсис, конечно, и наполовину не была такой ужасной, какой хотела казаться, но выносить ее было тяжело. Лотта давно бы порвала с ней, но не так-то просто выставить несчастную девушку, лишив ее привычного круга знакомых именно теперь, когда ей уже трудно найти новых друзей.
Лотта вздохнула. Фрэнсис была наказанием. Она вечно сеяла раздор. Делала ядовитые замечания, которым сначала не придавала значения, но которые впоследствии оказывались гораздо опаснее ее прямых и злобных высказываний.
Что она сказала на этот раз? — «Никто из посторонних не может проникнуть в дом».
Никто из посторонних не может проникнуть в дом… Фрэнсис хотела этим сказать, что убийство совершил один из них. К Лотте вдруг снова пришло то ощущение чего-то неясного, но хорошо знакомого ей, которое было у нее вчера, когда она упала в темноте с лестницы.
Боже мой, и телефон не работает! Единственно правильным было бы передать все это дело в руки полиции. Лотта безнадежно уставилась на безмолвный телефон. Связь едва ли наладится раньше завтрашнего дня, а это значит, что ей придется сидеть отрезанной от окружающего мира с кузиной Фрэнсис, не слишком-то приятным компаньоном. Часы показывали только одиннадцать, и стрелки ползли как улитки. Она протянула руку за чайником и налила себе чашку чая. Медленно и внимательно прочитала газетную статью еще раз. Никуда не денешься. Господин Петерсен был застрелен примерно в то время, когда она вошла в Розенбринк, а револьвер теперь лежал в ее кармане. Конечно, это не говорило в ее пользу, но ведь должно же быть этому какое-то объяснение?