Он любил насвистывать, что называется, про себя, гуляя по лугам, рощам и проселкам, и жители Мальвернского округа часто наблюдали его за этим занятием. Никакая погода не являлась препятствием, хотя миссис Беллингэм охотно исключила бы из этого правила дождь и слякоть: он ведь вовсе не был таким уж здоровяком. Впрочем, миссис Беллингэм тоже, пожалуй, была чересчур уж заботлива. Это особенно проявлялось во время приготовления к его не слишком частым деловым поездкам.
Так и на этот раз, она потребовала, чтобы он выпил чего-нибудь горячего перед дорогой, сунула ему в руки чашку и блюдце.
— Ты совершенно напрасно беспокоишься, — сказал он. — Но я подчиняюсь…
— Не забывай пить горячее молоко перед сном.
— Я еду всего-навсего до Саутгэмптона, дорогая, — мягко возразил он. — И дня на два, не более. Что может со мной случиться за это время?
Дороти, которой только что исполнилось шестнадцать лет, поцеловала его в щеку:
— До свидания, папочка!
— До свидания. Ждите меня в четверг. Думаю, что к этому времени я справлюсь со всеми делами.
— Если пойдет дождь, — продолжала наставлять его Эдит Беллингэм, — не забудь надеть галоши.
— Да, конечно.
— От тебя будет больше толку, если ноги будут сухие.
— Да, дорогая.
— И горячее молоко. Ты ведь уже не мальчик, помни это.
— Да, дорогая.
Ее лицо смягчилось, и она с любовью взглянула на него:
— Я ужасно надоедлива, правда, милый?
Беллингэм ответил ей теплым взглядом и полуулыбкой.
— Мужчины вообще не переносят постоянной опеки, — продолжала она, вздыхая.
— А я обожаю ее!
Он поцеловал жену и вышел.
Через восемнадцать часов Беллингэм был в Анкаре.
В глубине небольшого ресторанчика, в комнатке, закрытой занавесками из стекляруса, одиноко сидел человек в феске. Он был смугл, коренаст, крепко скроен и, казалось, начисто лишен способности улыбаться. Беллингэма подвела к нему молодая турчанка.
Беллингэм стоял у стола, держа в руках портфель. На его лице было доброжелательное выражение. Он заговорил только после того, как турчанка вышла.
— Добрый вечер, — сказал он.
Мужчина ничего не ответил, только придвинулся ближе к столу. В жестах его сквозило нетерпение.
Беллингэм позволил себе сесть напротив. Человек в феске с минуту молча глядел на него, затем удовлетворенно кивнул.
— Очень хорошо, — произнес он на безукоризненном английском языке.
— Да, — согласился Беллингэм. — Во имя еще лучшего будущего.
— Переговоры — это единственный разумный выход, который остается вашим друзьям, — заметил его собеседник.
— Возможно.
— Совершенно очевидно, что я не могу быть более сговорчивым, чем был до сих пор, — продолжал человек в феске. — Но к чему, однако, вся эта секретность?
— Так будет лучше для начала, — ответил Беллингэм.
Человек с безразличным видом пожал плечами:
— Ерунда! Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Так что же, начнем?
Беллингэм принялся расстегивать портфель, который уже лежал перед ним на столе.
— Да, — покорно сказал он.
— Очень хорошо, — кивнул человек в феске. — Просто отлично.
Беллингэм достал из портфеля небольшой пистолет с прикрепленным к нему глушителем и в упор выстрелил. Послышался легкий хлопок, напоминавший звук откупориваемой бутылки с шампанским. Собеседник Беллингэма рухнул лицом на стол, феска свалилась с головы.
Беллингэм кашлянул, не спеша положил пистолет обратно в портфель, аккуратно застегнул его и поднялся из-за стола. Занавеска из стекляруса колыхнулась с легким звоном, и вошла турчанка. Неслышно ступая, она проскользнула мимо Беллингэма и молча стала у стены, ожидая, пока он уйдет.
— Благодарю вас, — вежливо сказал Беллингэм.
При благоприятных обстоятельствах уже завтра он будет дома.
«Чересчур щепетильных людей нельзя считать по-настоящему порядочными, — рассуждал Беллингэм, когда самолет переносил его через Дарданеллы. — Такие бог знает чего готовы натворить чужими руками, а сами бледнеют при виде крови. О да, они считают себя порядочными, предоставляя другим возможность таскать для них каштаны из огня! Жалкие трусы со слабыми нервишками…»
Беллингэм позволил себе воспроизвести в памяти пассаж из кантаты Баха и направил течение мыслей в другое русло.
Погода стояла отличная, и полет прошел благополучно.
Мистер Гаррет появился только после того, как поезд отошел от платформы в Саутгэмптоне, а Беллингэм удобно устроился в купе третьего класса. Мистер Гаррет обладал почти всеми необходимыми качествами для выполнения своего щекотливого поручения и, в первую очередь, отсутствием каких-либо особых примет. Тем не менее, вел он себя не очень умело. Уж слишком много напустил на себя таинственности, к тому же ему было явно не по себе. Войдя в купе, Гаррет неловко сел на краешек сиденья, негнущимися руками придерживая на коленях свой котелок.
— Вот, возьмите, — понизив голос, сказал он Беллингэму, передавая плотный конверт, который извлек из внутреннего кармана пиджака. — Здесь четыре тысячи фунтов, как и договаривались.
Беллингэм, не глядя, невозмутимо сунул пакет в карман.
— Спасибо, — просто сказал он.
— Я должен выйти в Ромсее, — объявил Гаррет после небольшой паузы.
— Да, я знаю.
После очередной паузы Гаррет снова нарушил молчание:
— Надеюсь, ваша поездка… была удачной?
Беллингэм посмотрел на него добрым и сочувствующим взглядом.
— Мистер Гаррет, прошу вас, не чувствуйте себя обязанным поддерживать приятную беседу. Я нисколько не буду на вас в претензии, если вы помолчите до конца нашего совместного путешествия. Не следует смешивать деловое поручение со светскими условностями, — добавил Беллингэм. — Даже на короткое время.
— Да, но… Все это так необычно… — усмехнулся Гаррет. — Не так уж часто приходится платить в поезде за работу!
— Вы, должно быть, новичок, — высказал предположение Беллингэм.
— А вы разве нет?
— Почему вы так думаете?
Гаррет нервно потер переносицу.
— Видите ли, мне не сказали, как вы выглядите, — нерешительно проговорил он. — Ну, и… я ожидал увидеть кого-нибудь более подходящего для такого рода дел. Вы кажетесь мне чересчур… добрым.
— Как раз поэтому я идеально подхожу для своей работы. А что касается того, добрый я или нет, то это потребует длительных объяснений. И, конечно, это уже мое личное дело.
— Понимаю.
— Надеюсь, вам объяснили, что и вы должны поступать точно так же. Вы забудете о том, что когда-либо видели меня, как только сойдете с поезда.
— Да… да, конечно!
Беллингэм был совершенно уверен в том, что так оно и будет.
Стыд и раскаяние — такие чувства были незнакомы Беллингэму в делах, за которые он получал деньги. К своей работе он относился добросовестно и выполнял ее безупречно. В смерти человека в феске он был уверен точно так же, как в смерти некоего Вареску два года тому назад или некоего Шиллинга месяцев за шесть до поездки в Анкару. Все дело в том, чтобы воспринимать факты на уровне их истинного значения. Тогда понимаешь, что кровь — это просто химический раствор, а человеческая жизнь — всего лишь биологический феномен, прекращающийся одновременно с биением сердца, и поэтому насильственная смерть становится простой и неизбежной, как, скажем, прополка сорняков в саду. Если кто-либо является помехой для осуществления каких-то грандиозных замыслов — государственных или частных, — тогда становится вполне логичной необходимость ликвидировать эту помеху. У Беллингэма никогда не возникало сомнений в этом, как не возникало сомнений и в целесообразности удаления сорняков в своем собственном саду в Мальверне. Он относился к своей профессии, как к обычной работе, отличавшейся разве только тем, что в своем деле он не имел права допускать ни малейшей промашки. Он обязан был выполнять свою работу с ювелирной точностью, поскольку любая ошибка стала бы роковой для него самого. В случае неудачи он мог рассчитывать только на себя и ни на кого больше. Все, на кого он работал, сразу отвернутся и постараются поскорее от него избавиться — ведь не должно возникнуть ни малейшего подозрения, что они связаны с тем заданием, которое он для них выполнял. В этом, и только в этом, заключались все неудобства.