Сначала я не хотела ничего предпринимать, но тут появилась ты со своим дурацким замечанием об осени, и, хотя оно еще ничего не доказывало, я поняла: чтобы чувствовать себя в относительной безопасности, нужно устранить тебя.
Все это получилось очень легко, слишком легко — стоило только начать. Мне жаль, что Фрэнсис и Бенту пришлось умереть, но инстинкт самосохранения гораздо сильней, чем ты думаешь, Лотта, гораздо сильней.
Лотта закричала что есть силы, но крик прозвучал, как хриплый шепот, и бархатный голос продолжал:
— Ты хорошо знаешь, что это не поможет, Лотта. Из кухни тебя не услышат.
В умных глазах Ютты блеснуло безумие.
— До сих пор никому и в голову не приходило подозревать меня, — сказала она. — Ты одна можешь разрушить мои планы, и поэтому я вынуждена тебя убить. Это необычайно просто, я их убедила, что ты болезненная от природы и едва ли справишься с воспалением легких.
Она была уже рядом с постелью, и Лотта едва успела увидеть выражение ее глаз, как к ее лицу была прижата подушка. Лотта изо всех сил пыталась освободиться и глотнуть воздуха, но руки крепко держали подушку. В ушах у Лотты зашумело, перед глазами заплясали красные блики. Она погрузилась в темноту. Внезапно мрак был разорван режущим белым светом. Послышались взволнованные голоса, крики и топот. Голос Георга отчаянно звал ее издалека, с шумом захлопнулась дверь. Захлопали другие двери, и кто-то закричал еще громче. Лотта разобрала слова: «Она мертва» и пыталась сказать, что она еще жива, и, хотя могла только хрипло бормотать, кто-то понял ее, кто-то пожал руку и голос Георга сказал:
— Они говорят не о тебе. Спи.
Эллиот Уэст
ДЕЛОВАЯ ПОЕЗДКА
Со стороны казалось, что с лица Беллингэма никогда не сходит задумчивая улыбка. Но, хотя он и в самом деле был человеком мягким по натуре, этот эффект в большей степени объяснялся несколько необычной формой его губ. Глаза у него были серые и спокойные, ничем особенным не отличались, как, впрочем, ничем не отличался и весь его внешний облик. Одежда, например, была прочной, добротной и консервативной по цвету и покрою, в разговоре он редко повышал голос и был неизменно вежлив и предупредителен с собеседником.
К пятидесяти шести годам, почти достигнув пенсионного возраста, он сумел обеспечить себе приличный доход, приобрел солидный, хорошо обставленный дом в Средней Англии и, по всей вероятности, вел весьма завидную для пожилого человека жизнь, без хлопот и потрясений, вместе с женой Эдит и дочерью Дороти. У него было достаточно времени, чтобы спокойно предаваться своим любимым занятиям: курить трубку, читать сочинения древних греков и слушать музыкальные радиопередачи из Центральной Европы. Он очень любил эти передачи и прослушал их столько, что мог свободно восстановить по памяти целые куски из Девятой и Героической симфоний, из всех Бранденбургских концертов и из многих дивертисментов Моцарта.
Он любил насвистывать, что называется, про себя, гуляя по лугам, рощам и проселкам, и жители Мальвернского округа часто наблюдали его за этим занятием. Никакая погода не являлась препятствием, хотя миссис Беллингэм охотно исключила бы из этого правила дождь и слякоть: он ведь вовсе не был таким уж здоровяком. Впрочем, миссис Беллингэм тоже, пожалуй, была чересчур уж заботлива. Это особенно проявлялось во время приготовления к его не слишком частым деловым поездкам.
Так и на этот раз, она потребовала, чтобы он выпил чего-нибудь горячего перед дорогой, сунула ему в руки чашку и блюдце.
— Ты совершенно напрасно беспокоишься, — сказал он. — Но я подчиняюсь…
— Не забывай пить горячее молоко перед сном.
— Я еду всего-навсего до Саутгэмптона, дорогая, — мягко возразил он. — И дня на два, не более. Что может со мной случиться за это время?
Дороти, которой только что исполнилось шестнадцать лет, поцеловала его в щеку:
— До свидания, папочка!
— До свидания. Ждите меня в четверг. Думаю, что к этому времени я справлюсь со всеми делами.
— Если пойдет дождь, — продолжала наставлять его Эдит Беллингэм, — не забудь надеть галоши.
— Да, конечно.
— От тебя будет больше толку, если ноги будут сухие.
— Да, дорогая.
— И горячее молоко. Ты ведь уже не мальчик, помни это.
— Да, дорогая.