— И что ты хочешь написать в этих письмах?
Чэд уже уселся за свою портативную машинку и вложил в нее лист бумаги.
— Я их снова немножко пошантажирую.
— Отправляйся лучше спать.
— Я свободный гражданин и могу делать все, что мне заблагорассудится. Спать я сейчас не хочу, но зато у меня так и чешутся руки написать уважаемым людям города несколько письмишек. Двадцать фунтов… нет, шантажировать так шантажировать… тридцать фунтов, и я молчу. Если же они не согласятся, пусть пеняют на себя. В этих письмах я дам им понять, что проник в тайну покойной миссис Шекли и теперь иду по ее дорожке.
Джордж Абернати был исправным полицейским чиновником, и он глубоко вздохнул.
— Послушай, Чэд, а тебе не кажется, что ты слишком далеко заходишь?
— Уж не собираешься ли ты, дружище, арестовать меня? — подковырнул его Чэд. — Ну что ж, попробуй, только не надейся, что я добровольно последую за тобой.
— Объясни мне хоть, чего ты хочешь добиться этими письмами, черт тебя побери!
— Я хочу узнать, кого еще шантажировала миссис Шекли. А потом я, высунув язык, помчусь узнавать, где они были в то время, когда была убита миссис Мэриел и когда исчез Дэвид Лайнор. И если я установлю, что у кого-нибудь из них нет алиби, я сразу же сообщу тебе, и ты займешься этим господином и выжмешь из него все, что он знает. Или же им займется этот бульдог Миддл. Тот даже из детской куклы, выставленной на витрине, сможет вытянуть признание. Сейчас нужно действовать, иначе мы будем вынуждены в душе поздравить нашего милого убийцу с невозможностью разоблачения.
Чэд в тот же вечер разослал четырнадцать писем — ничто не могло заставить его отказаться от этого плана.
Джордж Абернати тоже не бездействовал. Уже на следующее утро он засел за телефон и начал обзванивать страховые агентства в Броксли, Данди, Абердине и Стонхейвене. В полдень ему повезло, и он против ожидания получил сведения, подтвердившие предположения Джун. Лет двадцать тому назад миссис Шекли застраховала в Шотландском национальном страховом агентстве колье стоимостью в пятнадцать тысяч фунтов. Но сразу же после войны она отказалась от полиса.
Причин отказа она не объяснила.
16
Добрых тридцать лет судьба бросала Мак-Гивена по всем морям и океанам, и суша в эти годы в понятии старого бродяги была не более, чем портовый кабачок. В Крайстчерче портовых кабачков не было, зато были другие заведения, в которых утоляют жажду, — естественно, если есть деньжата.
У Мак-Гивена деньжата не водились, и он решил стащить у пастора Стерджена шланг, который тот приобрел для поливки сада. Наивный моряк размышлял так: пастор — служитель бога, и он, конечно, не будет охранять свою собственность так же, как это делают другие люди. Мак-Гивен, завороженный видом нового зеленого шланга, за который он надеялся получить у старьевщика в Броксли по меньшей мере десять шиллингов, даже не позаботился о том, чтобы обеспечить себе пути отхода. Он был настолько уверен в душевной доброте пастора, что, заметив его, посчитал возможным приподнять свою шляпу и вежливо поздороваться, вместо того чтобы тотчас пуститься наутек.
Лишь удар палкой, полученный по голове, заставил отважного мореплавателя признать, что не стоит доверять святым.
Он дал тягу, и, услышав позади себя сопение пастора и лай его собаки, в отчаянии перемахнул через каменную стену и оказался на кладбище.
Почувствовав себя в относительной безопасности, Мак-Гивен на мгновение остановился и перевел дух, а потом смачно плюнул в сторону пасторского дома, словно доказывая этим, что у него тоже есть человеческое достоинство и что бежал он не из трусости, а лишь спасаясь от грубого насилия. Но его злоключения только начались…
Вскоре начал накрапывать дождик, и Мак-Гивен, подняв глаза к небу, сказал себе, что человек, не захвативший зонтика, должен принять необходимые меры, если не хочет подхватить грипп и проваляться в постели.
По обеим сторонам тянулись ряды могил, и вскоре на самом краю кладбища, за плакучей ивой, он заметил склеп и, пораскинув мозгами, решил, что у живого человека не меньше прав иметь крышу над головой, чем у мертвого.
Увидев надпись, высеченную над входом, Мак-Гивен с удивлением узнал, что в склепе нашла вечный покой не кто иная, как его благодетельница миссис Шекли. За решетчатой дверью стояли два роскошных гроба.
Мак-Гивен промок и промерз до самых костей и стучал зубами так же ритмично, как испанская танцовщица кастаньетами. Прижавшись к железной решетчатой двери и подняв воротник, он вспоминал об островах в Тихом океане, где было так жарко, что жители ходили или легко одетыми, или совсем нагими. Он с радостью забрался бы внутрь склепа, где, несомненно, нашел бы более надежную защиту от непогоды.