– Мы сегодня всей группой выходили в парк на этюды, – объяснила Танька. – А потом оформляли букеты для эскизов.
И она подробно рассказала о том, как выбирала веточки, разглаживала листья утюгом и приклеивала их, как формировала букет. Мама при этом ласково поглядывала на Таньку и гордо поглядывала на нас. Словно она сама сотворила такое чудо.
– Цветоносица, – с усмешкой сказал Алешка.
Но надо сказать, что букет в самом деле получился красивым. Он напоминал раннюю теплую и солнечную осень. А тончайшие ниточки застывшего клея выглядели как настоящие паутинки. И в них изредка вспыхивали солнечные искорки. Даже Алешка одобрил:
– Реально получилось. – И добавил недоуменно: – Только зачем? У нас ведь пылесос есть. – И тут же пригнул голову, избегая маминого подзатыльника.
Мама достала свою любимую вазу, отнесла в комнату и поставила букет на телевизор:
– Какая прелесть!
– Можно еще такую штуку из березовых веток сделать, – сказал Алешка Таньке. – Для бани. – И тут же, заслышав мамины шаги, сладко запел: – Ты, наверное, проголодалась, Танечка? Даже похудела опять.
Тут вошла мама и тоже ласково пропела:
– Ты, наверное, проголодалась, Танечка? Даже похудела… И что вы ржете, как жеребята? Брысь отсюда! Дайте Танечке покушать. Я буду ее кормить.
– А мы посмотрим, ладно? – спросил Алешка. – Интересно же, как художницы едят.
– В другой раз, – отрезала мама, а Танька пошла мыть руки.
Тут вошел папа и протянул Алешке несколько распечаток:
– Держи. Это тебе от инспектора Лестрейда. Сюрприз для Тани. Когда будешь дарить?
– На день рождения.
– А когда у нее день рождения? – спросила мама.
– В этом году, – ответил Алешка. – В третьем полугодии.
– Исчерпывающая информация, – усмехнулся папа. – А в каком хоть месяце?
– Весной. Или в четверг, точно не помню. – Он аккуратно сложил листки и отнес в комнату.
После ужина мы втроем стали рассматривать распечатки. Инспектор Скотленд-Ярда оказался очень добросовестным сыщиком. Кроме мальчика и девушки он прислал еще четыре снимка – четыре природных пейзажа разных времен года.
Мы переглянулись.
– Реально какая-то пакость, – выразил Алешка наше общее мнение.
А Танька сказала:
– Завтра приходите в лицей. К трем часам. Скучно не будет.
Но сказала она это вовсе не весело…
Танькин лицей находится в старинном здании с колоннами и высокими окнами. Наверное, только что кончились занятия – из распахнутых дверей, как пчелы из улья, разлетались по своим делам будущие знаменитые художники. Они все бурно жужжали и щебетали, гул стоял, как на пасеке. Все были кто с мольбертами на плече, кто с большими картонными папками или с тубусами – такие трубки, в которых нормальные студенты носят свернутые в рулон чертежи.
– Сразу видно, – со знанием дела заметил Алешка, – что не музыкальная школа.
– Это как? – не сразу понял я.
– Ну, Дим, музыканты что с собой таскают? Скрипки, гармошки, всякие свирели, рояли с пианинами.
– Арфы, – добавил я, тоже со знанием дела.
В дверях появилась Танька и помахала нам (рукой).
Мы вошли внутрь. Вестибюль был тоже весь в колоннах и с гладким каменным полом, в котором за всякие века вытерлись дорожки к гардеробу, лестнице и туалету. И везде во весь рост стояли статуи, изображающие древнегреческих богов и героев. Я даже кое-кого узнал. Алешка, кстати сказать, тоже:
– Вон ту насупившуюся тетку, Дим, я сразу опознал. У нее особая примета – никаких рук, ни правых, ни левых.
Танька усмехнулась и подвела нас к высоченной, до потолка, двери между колонн с завитушками наверху. Распахнула ее и сказала:
– Этот зал называется «Наша гордость».
– И чем вы тут гордитесь? – ехидно спросил Алешка.
– Сейчас узнаешь, заходите. Ты распечатки не забыл?
– Более-менее, – буркнул Алешка.
Зал был большой. И все его стены, даже простенки меж окон, были увешаны всякими живописными работами и творениями. Тут тебе и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и эскизы. И даже знакомая нам тетка с особыми приметами. В общем, что-то вроде выставки.
А у дальней стены за маленьким столиком сидел незнакомый молодой человек неизвестной наружности. Он листал большой и толстый альбом и что-то записывал в блокнот. Потом поднял голову и взглянул на нас. Блеснули внимательные глаза художника, в которых по порядку сменились разные чувства: удивление, узнавание и удовольствие. И тут же я подумал, что этот неизвестный человек мне все-таки известен.