– Я с тобой не согласен, – робко возразил молодой человек.
– Это меня не интересует.
– Это должно тебя интересовать. Сейчас от меня многое зависит… и не я так решил, папа.
– И ты полагаешь, что это дает тебе право приказывать мне?
– Я полагаю, что имею право выразить свое мнение… Послушай. Я понимаю, что ты расстроен, но ведь она моя мать.
– И моя жена. Не забудь эту маленькую деталь, Энди. – Майор шагнул к молодому человеку, но Эндрю Скарлетт повернулся и направился к столу, на котором лежал черный кожаный портфель.
– Ты не показал, как он открывается.
– Я открыл его еще в машине. Он запирается и отпирается, как любой другой портфель.
Молодой Скарлетт взялся за замки, и они щелкнули.
– Знаешь, а ведь вчера я тебе не поверил, – сказал молодой человек, открывая портфель.
– И неудивительно.
– Нет. Я говорю не о нем. В этой информации я не сомневаюсь, потому что она проливает свет на многие вопросы, касающиеся тебя. – Он повернулся и посмотрел на майора. – В сущности никаких вопросов и не было. Я всегда считал, что знаю, почему ты ведешь себя так, а не иначе. Мне казалось, что ты обижен на Скарлеттов… Не на меня. На Скарлеттов. На дядю Чанселлора, тетю Аллисон, их детей… Вы с мамой всегда смеялись над ними. И я вместе с вами… Я помню, как тебе трудно было объяснить мне, почему у нас разные фамилии. Помнишь?
– Помню. – Кэнфилд добродушно улыбнулся.
– Но в последнюю пару лет… ты изменился. Ты заметно озлобился по отношению к Скарлеттам. Всякий раз при одном упоминании корпорации «Скарлатти» в тебе просыпается ненависть. Ты выходил из себя, когда адвокаты «Скарлатти» назначали встречу, чтобы обсудить с тобой и мамой состояние моих финансовых дел. Она сердилась на тебя и говорила, что ты ведешь себя неразумно… Только она ошибалась. Сейчас я понимаю… Вот видишь, я готов поверить во все, что содержится в этом портфеле. – Он запер его.
– Тебе это будет непросто.
– Мне и сейчас непросто, хотя я уже и оправился от первого потрясения. – Эндрю попытался улыбнуться. – Как бы там ни было, я научусь жить с этим. Мне кажется… я не знал его. Он ничего не значил для меня. Я никогда не придавал значения рассказам дяди Чанселлора. Понимаешь, я ничего не желал слышать. А знаешь почему?
Майор смотрел на молодого человека в упор.
– Нет, не знаю.
– Потому что я не хотел принадлежать никому, кроме тебя… и Джанет.
«О Господь праведный на небесах», – подумал Кэнфилд.
– Мне пора. – И он направился к двери.
– Подожди, мы еще ничего не выяснили.
– Нам нечего выяснять.
– Ты же так и не знаешь, чему я вчера не поверил.
Кэнфилд уже взялся за ручку двери, но при этих словах замер:
– Чему же?
– Что мама… о нем ничего не знает.
Кэнфилд отпустил ручку и остановился. Когда он заговорил, голос его звучал глухо, чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя.
– Я надеялся избежать этого разговора. По крайней мере до тех пор, пока ты не прочитаешь досье.
– Надо выяснить это прямо сейчас, иначе мне незачем его читать. Если есть что-то, что необходимо скрывать от нее, я должен знать почему.
Майор вернулся в комнату.
– Что ты хочешь от меня услышать? Что эта информация убьет ее?
– А такое может быть?
– Скорее всего, нет. Но мне недостает мужества это проверить.
– Когда ты узнал, что он жив?
Кэнфилд подошел к окну. Дети разошлись по домам. Ворота парка были закрыты.
– Двенадцатого июня тридцать шестого года. Я совершенно точно идентифицировал его личность. Полтора года спустя, второго января тридцать восьмого года, я внес соответствующие дополнения в досье.
– Боже праведный!
– Да… Боже праведный.
– И ты никогда не говорил ей?
– Нет.
– Но почему, папа?
– Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов, – сказал Кэнфилд, по-прежнему глядя в окно. – Но три из них самые существенные. Первый – он уже достаточно попортил ей жизнь, он был сущим адом для нее. Второй – после смерти твоей бабушки не осталось ни единого человека, способного идентифицировать его личность. И третья причина – твоя мать верила… что я убил его.
– Ты?!
Майор повернулся к молодому человеку.
– Да. Я…. Я был убежден в этом… Убежден настолько, что заставил двадцать два человека засвидетельствовать его смерть. Я подкупил провинциальный суд неподалеку от Цюриха и получил свидетельство о его смерти. Совершенно подлинное… В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал правду, мы пребывали в нашем коттедже на заливе, я сидел во дворике и пил кофе. Вы с матерью возились с лодкой и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на воду. Ты носился за ней со шлангом, она смеялась и убегала от тебя. Она была такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все обстоит именно так.