— Фреда, — уточнила она. — Альма прострелила ему левую руку в предплечье. Бог мой, Дональд, неужели тебе все известно?
— Нет, — сказал я, — но когда вы меня нанимали, я вам рассказал, что в детстве не отличался физической силой и не умел драться, поэтому поневоле должен был часто работать головой. Я развивал в себе образное мышление, умение конструировать и анализировать логические комбинации.
Она сказала:
— Чтобы разгадать это дело, не обязательно было по уши вязнуть в нем. Боже мой, Дональд, ты же головой рисковал, хотя, с другой стороны, ты сделал мне такую шикарную рекламу! Грандиозно, дорогой!
Я сказал:
— Разве у меня был выбор? На мне висела и без того горячая пушка. Попробуй я рассказать полиции правду о случившемся, меня бы подняли на смех. Конечно, я мог бы подкинуть ей какую-нибудь выдуманную историю, но это ничего бы не дало, ведь полиция уже допросила Альму.
— А как ты вычислил Кануэтера?
— Это было совсем несложно. Кануэтеру доложили, что в гостинице «Перкинс» намечается какая-то акция. Он внедрил туда своего человека. Этому человеку был известен каждый мой шаг, каждый жест. И этим соглядатаем мог быть только старший рассыльный. Они решили использовать меня как подставку. Подсунули мне горячую пушку, а потом Кануэтер велел Фреду «размять» меня. Я сказал им тогда, что в долгу не останусь. Бог свидетель: я сдержал слово. Предъявлять им обвинение было бы наивной глупостью, да и ни черта бы из этого не выгорело. Для возбуждения против них уголовного дела требовалось мое признание.
Она ухмыльнулась и сказала:
— Да, Дональд, золотце мое, ты здорово натравил на них полицию. Она как с цепи сорвалась. Будь ты в Калифорнии, увидел бы, какую охоту она устроила, порадовался бы. Сразу после твоего признания они взяли в крутой оборот Кануэтера. Я слышала, что его обрабатывали резиновым шлангом. Вот уж поизвивался и повонял, наверно, боров. Если он открестится от организации убийства Моргана Биркса, они накинут на него другую удавку — причастность к убийству полицейского в Канзас-Сити. А это жареное дельце. Ладно, сбегай-ка ты, Дональд, вниз, да принеси мне маленькую фляжку виски.
— А деньги? — спросил я.
— А что ты сделал со всеми теми деньгами, что получил от Сандры Биркс?
— Пристроил в надежном месте.
— И сколько там было?
— Так с ходу и не скажешь, — ответил я.
— Ну хотя бы приблизительно, Дональд?
— Честно, считал, но со счета сбился.
— Десять штук?
— Ну правда, не помню точно.
— Куда же ты их спрятал, Дональд, дорогой?
— В надежном месте.
Она прищурила глаза и сказала:
— Не забывай, Дональд, ягненочек мой, Лэмчик ты мой, ты работаешь на меня.
Я сказал:
— Что же касается финансов, то, по-моему, я задолжал вам… за такси?
— Верно, — не моргнув глазом, ответила она. — Девяность пять центов. Это зафиксировано на твоем первом чеке. Не волнуйся об этом, Дональд. Я ведь не волнуюсь. Все как надо оформлено авансом на твое жалование.
— Между прочим, — спросил я, — кто же все-таки такой этот самый доктор Холомэн? Он и вправду был любовником Сандры?
— Да. Его они тоже приперли к стенке. Изображав из себя брата Сандры, Морган был вынужден терпеть ее шашни с этим парнем, маскировавшимся под доктора Холомэна. Если бы он заявил о своих правах мужа, Кануэтер стер бы его в порошок, предварительно вытряся из него все зажиленные деньги, до единой монетки.
— А Сандра, похоже, — сказал я, — отступница по натуре.
— Так оно и есть. Как насчет виски, Дональд?
— А как насчет денег?
Она потянулась за своей сумочкой.
— Вы одна прилетели сюда? — спросил я, пока она копалась в сумочке.
— Ну что ты! — воскликнула она, извлекла какие-то старые квитанции и стала перелистывать их. — Берта Кул никогда не путешествует одна. Кто бы тогда оплачивал ее мелкие расходы? Хотя, если честно, бывает и иначе, но это значит только одно: путешествие носит деловой характер и должным образом оплачивается клиентом. На сей раз, Дональд, при мне клиентка. Изнывает от тоски в соседней комнате. И не знает, что ты сейчас у меня. Она почему-то часто вспоминает тебя… Даже в этом проклятом самолете только и делала, что щебетала о тебе. Представляешь, у меня кишки из утробы вылезают, а она мне о тебе все журчит, журчит, журчит…