Майор прошел по улице дальше, а затем повернул на Догс-Лег-Лейн, ведущей к Гаррисон-Драйв.
Гетти Ллойд Паркин, сестра майора, сидела в своей маленькой комнате, расположенной между большой гостиной и кухней. Они уже давненько не использовали большую гостиную – с самой смерти их отца. Ее комната была на одной стороне коридора а комната Гэвина – на другой.
Комната Гетти выглядела затхлой конуркой старой девы, отчаянно пытающейся прожить на скромную пенсию. Два стареньких кресла износились до такой степени, что рисунок на обивке невозможно было разобрать, ковер кое-где прохудился, а занавеси провисали в тех местах, где петельки сорвались с крючков на карнизе. Гетти сидела в кресле и читала, рядом с нею стояла старомодная масляная печь с красным освещенным окошком и решетчатым верхом, откуда поднимался горячий и влажный пахучий воздух.
Гетти напоминала брата – почти такая же высокая и широкоплечая, только сухопарая. Глаза серые, волосы седые, а лицо, казалось, напрочь утратило естественный цвет. Читая, она время от времени протягивала руку, вытаскивала из бумажного пакетика дешевые леденцы и аккуратно совала в рот.
Где-то в глубине дома часы пробили одиннадцать, и тотчас же ее острый слух уловил другой звук позади дома. Открылась и захлопнулась дверь. Через несколько секунд в коридоре раздались шаги, дверь отворилась и на пороге возникла громадная фигура брата. Его седые волосы потемнели от дождя, на грубом сукне шинели блестели круглые капельки воды, с мокрых брюк на пол стекали струйки.
Он стоял в дверях, молча и без выражения глядя на свою сестру.
Гетти, не поднимая глаз от книги, проронила:
– В кастрюле на кухне есть суп, если хочешь – разогрей.
Майор развернулся и прикрыл за собой дверь; Женщина слышала, как он шаркает по холлу, потом шумно стягивает шинель. А затем тяжелые шаги заскрипели по лестнице, ведущей в спальню – он отправился спать. Прошло два дня. Субботним вечером Джозеф Клемент сидел за своим рабочим столом у окна, на втором этаже, откуда открывался вид на внутренний дворик его дома и магазина и на такие же соседние дворики вдоль Бир-стрит. За окном серела свинцовая завеса дождя, бесконечного, ровного и спокойного. В комнате Джозефа, казалось, стояла особая атмосфера монастырской кельи, логова отшельника. Это была спальня, совмещенная с рабочим кабинетом; дело не в том что в доме не хватало места, просто Джозеф проводил почти все время, сгорбясь над альбомами марок, каталогами, книгами по английской старинной мебели, или копался в черновиках своей рукописи по истории филателии.
Желтый свет от голой лампочки падал на его рыжую голову, на кучку марок, запаянных по отдельности в полиэтиленовые пакетики: коллекция гватемальских марок ранних выпусков, присланная ему из Центральной Америки знакомым филателистом. Джозеф взял лупу и склонился над марками. Но настоящий азарт собирателя все не приходил, поскольку ему пока не удалось наглухо отгородиться в этой маленькой комнатке от навалившихся проблем, которые неотступно преследовали его. Но он терпел, напряженно вглядываясь в марки, зная, что очень скоро забудет обо всем и погрузится в этот увлекательный мир целиком. Сама обстановка этого крошечного монастыря всегда действовала на него как успокоительное лекарство, и вот-вот он снова ощутит то странное удовлетворение, которое с некоторых пор стало частью его жизни.
Сейчас его занимали две погашенные марки 1881 года – они не были особенно ценными, но зато заполняли определенный пробел в его коллекции. И еще тремя другими, из мемориальной коллекции Центральноамериканской Выставки 1897 года; одна из этих марок несла на себе не замеченный никем ранее дефект в портрете Барриоса.
Постепенно его дыхание стало спокойным, размеренным, пальцы перебирали марки с наработанной годами сноровкой, а часы на столе тихонько отсчитывали секунды и минуты… За окном медленно темнело, и вот уже зажглись окна в соседних домах. Было четверть восьмого.
В коридоре послышался звонок, кто-то топтался у боковой двери дома. Джозеф издал длинный вздох, отодвинул стул и поднялся. Передвигался он тяжело, неуклюже, словно грузный дряхлый старец, хотя ему было всего сорок пять и, несмотря на крепкое телосложение, он вовсе не выглядел полным. Он вышел в коридор, спустился по лестнице и открыл боковую дверь.
Там, съежась под дождем, стоял человек в макинтоше и с кожаной сумкой в руке.
– Я Уоддингтон, пришел повидаться с Дэйвом Клементом. Он меня ждет.
Мужчина сделал осторожный шаг вперед, и Джозеф неохотно отступил в сторону.
– Вы бы лучше прошли через магазин, – пробурчал Джозеф. Он хлопотливо закрыл дверь и отворил другую, ведущую в темное пространство торгового зала. – Сюда!