– Тихо! Слышите?
Вадим вскинул руку. Все застыли, навострив уши.
– Не слыхать ничего, – дохнул паром Пафнутий, постепенно возвращаясь в свою речевую колею. – Примерещилось, может, тебе?
– Не примерещилось… У меня слух тоньше. Вот! Теперь слышите?
– У-га! У-га! – прозвучало громче.
– Слышаль! – насторожился Фризе. – Вас ист лос? Кто кричаль?
– Мыслю я, что это старик над нами потешается. – Макар подтянул рукава бушлата и кровожадно оскалился. – Где этот тушкан яйцеголовый? Чтоб ему икалось и чихалось… Хренопотам булочный, ляжка потного мустанга, сейчас ты у меня огребешь!
Рассерженный Чубатюк двинулся напролом, через покрытый инеем кустарник и снеговую целину, но Вадим ухватил его сзади за пояс.
– Постой! Тут намело в два р-роста… Утонешь!
Макар призадумался, но ненадолго. Он подошел к тулову «Бе-Ка», упер в него свои руки-бревна, поднапрягся и опрокинул. Аэросани перевернулись навзничь, беспомощно растопырив раскоряченные полозья. Чубатюк выкорчевал сначала одну лыжу, затем другую, поставил их рядком на снежок, примерил к своим слоновьим ступням. Сняв ремень, он ножом располовинил его, примотал ноги к полозьям мудреными морскими узлами и прокряхтел с довольной миной:
– Годится! Кто со мной?
Дружба крепкая не сломается. Поперли все трое, но Макар выставил, как преграду, исполинские ладони.
– Ша! Куда лезете, карданный вал вам в заднюю дверцу! Буцефал не выдержит четверых.
– Боливар, – заикнулся Вадим. – Двоих.
За что был обозван «балконной рухлядью» и послан в такую даль, что отсюда без телескопа не разглядеть.
Кинули жребий. Идти с Макаром выпало Пафнутию. Он даром что ныл и пророчил насчет Верлиоки, моментально вскочил на полозья позади Чубатюка и уцепился за бушлат. Макар выломал из рамы аэросаней длинную железяку, оттолкнулся ею, как лыжной палкой, гикнул, и диковинный тандем заскользил прочь. Секунда-другая, и он растворился в метельной взвеси.
– Гуте райзе, – выдавил из себя немецкий доктор и проглотил застрявший в горле комок. – Частливи пут!
Вадим ощущал примерно то же, что и Фризе: неловкость, стыд, тревогу. Люди, которых он считал собратьями, смело ринулись навстречу неизвестному злу, а он сидит в тылу, ждет у моря погоды и бездействует. Чтобы хоть как-то развеять меланхолию, он надумал перекусить. В развороченном нутре аэросаней обнаружилась жестянка так называемой саморазогревающейся тушенки – придумка русского инженера Федорова времен мировой войны.
Вадим провернул слегка заржавевшее днище, в плоском резервуаре негашеная известь вступила в реакцию с водой, и за считаные минуты жестянка нагрелась. Ее вскрыли ножом. Вадим вынул по-солдатски спрятанную за голенище ложку, ковырнул ею теплое, пропахшее лаврушкой и перцем мясо.
Фризе, яро отстаивавший все германское, для российской тушенки сделал исключение. Он ее обожал. Вот и теперь уплетал с аппетитом, причавкивал и приговаривал:
– Гут шмэкен… вундершен… Кароший еда! Отчен кароший!
Хлеба в закромах не оказалось, отсутствовали и сколько-нибудь удобные сидячие места, поэтому пришлось расположиться на обломках аэросаней. Жестянку вместе с ложкой передавали из рук в руки, но это не помешало умять импровизированный обед с аппетитом, чему в немалой степени способствовал испытываемый обоими стресс. Уже доскребая последние волоконца мяса, Вадим подумал, что надо было бы оставить и товарищам. Хотя, кажется, в походном вещмешке есть шмат соленого сала. Сегодня с голоду не пропадут, а завтра… Что будет завтра, ведают только лесные духи, если они тут все-таки водятся.
Прошло не менее получаса с тех пор, как укатили в морочную даль Макар с Пафнутием. Установилась тишь, если не считать мягкого шелеста опускающихся снежинок. Вадим сторожко прислушивался, но не улавливал ни угаканья, ни поскрипывания снега под ногами.
Ждать стало невмоготу, Фризе проявил нетерпение.
– Ви ланге? – прокаркал, нахохлившись, как большой недовольный сыч. – Долго ждаль… Надо идти.
– Думаете, с ними что-то случилось? – Вадим спросил не Фризе, а скорее себя. И себе же ответил: – Да. Все это очень подозрительно… Надо идти.
Они пошли. Хрупкие звездочки все еще сыпались из низких облаков, но уже не так густо. Вадим надеялся, что к ночи погода установится.
Смеркалось, белые шали деревьев темнели, гасла их радужная разноцветность, ласкавшая взоры при дневном освещении. Фризе достал из кармана переносной фонарик, но включать пока не стал, экономя энергию. Вадиму, шедшему впереди, было безразлично, день сейчас или ночь, он подстраивался к любым световым условиям.