— Как интересно, — сказал профессор.
Наконец он положил кусочек моркови в рот, а затем наклонился вперед и посмотрел на свою новую подружку.
— Уоткин проиграл, — произнес он. — На этот раз самое распоследнее из последних мест достается моркови. Мне жаль, Уоткин, но каким бы противным вы ни были, морковь сегодня бьет все мировые рекорды — она отвратительна.
Девочка хихикнула на этот раз гораздо непринужденнее и улыбнулась Уоткину. Тот изо всех сил старался не вскипеть, но было совершенно очевидно, что сносить насмешки он не привык.
— Пожалуйста, папа, можно сейчас?
Вместе с только что обретенной — хотя и слабой — уверенностью в себе к ней вернулся и голос.
— Потом, — не уступал отец.
— Уже и так много времени прошло. Я засекала.
— Но… — Отец засомневался и тотчас проиграл.
— Мы были в Греции, — тихим, благоговейным голосом произнесла девочка.
— О, в самом деле? — Уоткин слегка кивнул. — Хорошо. В каком-то особом месте или вообще в Греции?
— На острове Патмос, — воодушевилась она. — Там очень красиво. Мне кажется, Патмос — самое прекрасное место на земле. Вот только паромы никогда не ходят по расписанию. Никогда. Я засекала время. Мы опоздали на самолет, но это ничего.
— Ага, на Патмосе, понятно. — Новость Уоткина явно заинтересовала. — Как вы, наверное, догадываетесь, юная леди, грекам недостаточно, что величайшая из культур античного мира обязана своим возникновением им, поэтому они решили взять на себя труд создать и в нашем веке самый грандиозный, можно даже сказать, единственный продукт творческого воображения. Разумеется, я говорю о расписании паромов в Греции. Впечатляющее творение. Любой, кто путешествовал по Эгейскому морю, это подтвердит. Хм, да… Я так думаю.
Девочка нахмурила брови:
— Я нашла вазу…
— Ничего интересного, — торопливо перебил ее отец. — Вы ведь знаете, как это происходит. Каждый, кто впервые приезжает в Грецию, думает, что он сделал открытие. Ха-ха…
Сидящие за столом закивали. Как ни жаль, но с этим трудно было не согласиться.
— Я нашла ее в гавани, в воде, — не сдавалась девочка. — Пока мы дожидались этого чертова парома.
— Сара! Прекрати…
— Ты сам так говорил. Даже еще хуже. Ты называл паром такими словами, которых я не знаю. Я подумала: если здесь соберутся умные люди, то, может, кто-нибудь скажет, правда ли это настоящая древнегреческая ваза или нет. По-моему, она очень старая. Давай достанем ее, папа.
Отец обреченно пожал плечами и начал шарить у себя под стулом.
— А знаете ли вы, юная леди, что на Патмосе написан «Апокалипсис»? Правда, правда. Святым Иоанном Богословом. По-моему, книгу определенно писали в ожидании парома. Да-да. Ведь в начале автор словно пребывает в состоянии задумчивости, как будто приготовился впустую потратить время, скучает в ожидании чего-то и пытается чем-то себя занять, — но затем отчаяние доходит до предела, до галлюцинаций. Мне кажется, все это очень располагает к размышлениям. Возможно, когда-нибудь вы об этом напишете.
Она смотрела на него как на сумасшедшего.
— А вот и ваза, — сказал ее отец и неуклюже водрузил сосуд на стол. — Как видите, ничего особенного. Девочке всего шесть лет, — добавил он, натянуто улыбаясь. — Да, малышка?
— Семь, — отозвалась Сара.
Ваза представляла собой небольшой, округлой формы сосуд около пяти дюймов в высоту и четырех дюймов в самом широком месте, с очень узким, коротким горлышком. Почти наполовину его покрывал слой спекшейся земли, на свободных же от грязи участках просматривалась шершавая красноватая поверхность.
Сара взяла вазу и протянула сидящему справа от нее преподавателю.
— Вы, кажется, умный, — обратилась она к нему. — Скажите, что вы думаете?
Тот взял вазу в руки и с надменным видом перевернул вверх донышком.
— Уверен, если соскоблить отсюда грязь, — заметил он с легкой иронией, — мы увидим надпись «Сделано в Бирмингеме».
— Значит, ваза старая, — принужденно усмехнувшись, вставил отец Сары. — Там уже давным-давно ничего не производят.