— Ты что, хочешь свою образованность показать? — хмыкнула Мирослава.
— В смысле? — не понял он.
— Почти весь мир думает, что он ее придушил.
— Неважно, что думает мир, лично я уверен, что нельзя убить любимого человека.
— Это еще почему? — сделала вид, что удивилась, Мирослава.
— Рука не поднимется, — уверенно ответил Морис.
— Это смотря какой любовью страдает индивид.
— Что значит, страдает? — удивился Морис.
— Некоторые доктора считают, что любовь — это своеобразный недуг.
— Какая глупость.
— Тем не менее. Древние греки выделяли любовь нескольких видов. И если, например, Тамара испытывала в отношении Игнатовича любовь-одержимость, которую древние греки называли манией или безумием богов, то вполне могла пальнуть в неверного возлюбленного из пистолета, типа не доставайся же ты никому.
— Я что-то не понимаю, — проговорил Морис.
— Чего ты не понимаешь?
— Вы собираетесь искать доказательства виновности Филатовой или все-таки направите свои умственные и физические усилия на очищение девушки от подозрений?
— Одно другому не помеха, — заверила помощника Мирослава и пояснила: — Я собираюсь оставаться беспристрастной.
— Понятно. С чего начнете?
— С беседы с Шурой.
— Он-то тут каким боком?
— Наполеонов ведет это дело.
— Поздравляю.
— С чем?
— У вас появилась возможность узнать информацию из первых уст.
— Если только Шура не сомкнет свои уста из-за упрямства, сославшись на тайну следствия.
— Это он может, — улыбнулся Морис.
— Тем более что формулировка очень уж удобная.
Но втайне Мирослава была уверена почти на сто процентов, что сумеет вытрясти из друга детства, ставшего следователем, все, что ей необходимо.
Правда, поездку к нему она отложила на следующее утро. Однако ей снова повезло, Наполеонов позвонил ближе к вечеру и сообщил, что приедет сегодня к ним в гости с ночевкой.
— Конечно, приезжай, Шурочка! — воскликнула обрадованная Мирослава.
Однако голова Наполеонова настолько была занята следственными делами, что он, ничего не заподозрив, отключил связь.
— На ловца и зверь бежит, — порадовала детектив своего помощника и тотчас спросила обеспокоенно: — Что у нас сегодня на ужин?
— Если вам нужно умиротворить Шуру и лишить его воли к сопротивлению, стоит приготовить вкусное мясо и пополнить запас пирожных.
— Был бы он у нас, этот запас, — проговорила Мирослава скептически.
Пирожных в доме на самом деле не было. Оба детектива не были заядлыми сластенами в отличие от друга детства Мирославы следователя Наполеонова и обходились медом, ягодами, мармеладом и зефиром, который чаще всего Морис делал сам.
— Ладно, — сказала Мирослава, — ты займись мясом, а я съезжу за пирожными.
— Отлично, — согласился Морис, — у нас как раз лежит половина индейки.
В июне солнце долго не сходит с небес, поэтому, когда в приветливо распахнутые ворота на участок въехала белая «Лада Калина» следователя, солнце и не думало скатываться за горизонт.
Зная, что Шура предпочитает ужинать на кухне, детективы именно там и накрыли стол.
В доме пахло запеченным мясом, свежей клубникой, свежим хлебом. И поверх этих гастрономических ароматов накладывалось благоухание левкоя, который обожала Мирослава и, собрав букет в саду, поставила его в стеклянную вазу на обеденном столе.
Наполеонов, войдя на кухню, окинул оценивающим взглядом стол.
— Ты чего ввалился сюда с немытыми руками? — прикрикнула на друга детства Мирослава.
— Я только посмотреть, — улыбнулся Наполеонов, — если не возражаете, я по-быстрому душ приму, а то весь мокрый и усталый.
— Не возражаем, — за обоих ответила Мирослава.
Шура вернулся через несколько минут, завернутый в махровый халат. Так как он был постоянным гостем в коттедже Мирославы, то у него здесь были не только некоторые вещи, в том числе и халат, но и своя комната, которая так и называлась «Шурина». В ней Наполеонов спал, когда оставался в доме с ночевкой. А делал он это довольно часто. Особенно в теплое время года.
— Все! Кормите меня, — проговорил он, усаживаясь за стол.
Увидев запеченное мясо индейки, Шура радостно потер одну ладонь о другую. Во время ужина говорили о погоде, об урожае, который надеялись собрать детективы со своих плодовых деревьев и маленького огорода. То, что зрело в теплице, обычно съедалось в течение лета самими хозяевами и гостями.