обезьяны прямого действия
где в слезах до порозовения
воспаляет заря зрачки
там гурьбой огурцы забвения
поперечные кабачки
если сто или скажем двести я
но не триста отнюдь уже
обезьяны прямого действия
возникают в ночной душе
бог бы с этими обезьянами
поизящней причуды есть
но явленья сквозят изъянами
в воздух разуму не пролезть
изойти бы страстями бурными
мозгу левый дать поворот
но чечетки не бить котурнами
дынной мякоти полон рот
и вообще ниоткуда помощи
наотрез уповать нельзя
потому что по сути овощи
пусть и розовые глаза
клубок и прялка
это с брустверов блядь горсовета ракурс такой
чей портфель с недожеванной алгеброй мой или витин
это мать в гастроном на свиданье с потной толпой
но в отъезде отец моему отъезду не виден
опознал бы его если скоро внизу парад
по симметрии звезд и фуражки серого верха
если весело всем транспаранты вовсю парят
там висело сто лет миру мир и с подлинным верно
отслужившему миру сложившему в стог сердца
вместе с алгеброй всмятку и сразу отъезд отца
там где соки и воды висело что саду цвесть
и цвело бы как миленькое хули не поливали
там в портфеле карбид историчке страшная месть
и расплющенный гвоздь и заначенный рубль в пенале
мы и сами цвели словно грузди в саду таком
радиатор в подъезде для секса и двор с грачами
мы построили парусный как парфенон обком
чтобы господу было на чем отдыхать очами
то откусит от ночи господь то от дня отъест
то отлучка в булочную то вообще отъезд
я над городом висну не ведая отчего
золотая коса наотвес а душа в темнице
у меня в тылу на три четверти небо черно
если три с половиной четверти в единице
тут бывало с горынычем в парке один на один
после чмок царевну и вмиг обернется жабой
витязь в луже в дугу погляди лежит нелюдим
там где соки и воды но ведь не от них пожалуй
сколько раз во сне на косе вертикально вис
столько раз на постель в тоске опускался вниз
ты теперь как театр только сцена внутри тебя
но темно и куда ни сунься в занавес мордой
это кажется жизнью но прежняя жизнь текла
а другая промерзла насквозь и осталась твердой
возвращается с прялкой мать и отец с клубком
вот умрем все вместе и примемся жить как жили
здесь проспекты из яшмы из халцедона обком
многослойный сон сколько дыр уместилось в шиле
с минарета господь распыляет дуст в небеса
до земли висит золотая его коса
«сроду не бывал я в улан-баторе…»
сроду не бывал я в улан-баторе
не карабкался в степи в седло
составляя мнение об авторе
лошадей и прочего всего
но имел монгольского товарища
пили с ним в общаге мгу
впрочем это было все когда еще
а точней сегодня не могу
или я допустим не был в суроже
в корсуне ничуть не ночевал
а ведь жизнь пожалуй прожил всю уже
словно жить еще не начинал
прямиком стезя да выстрел пуст ее
где узором тесным по ковру
так составлено мое отсутствие
что и быть не надо никому
и уже не подлежу замене я
силуэт зачеркнутый ничей
в судорожном суроже забвения
в черном улан-баторе ночей
кем быть
к чему ли нам простора чистота
весенняя уборка роговицы
и под пернатой ивой у моста
со стиркой в старину отроковицы
семь судеб в ночь она связала нам
аж пряжа в фарш изжалила фаланги
пока стекало время по стволам
столетий и луна спала на лавке
стекло и есть но ты прости сестра
что миновали место приземленья
когда страна раскинулась пестра
и островов разорванные звенья