Второй отпускник долго молчит, курит и смотрит на приближающийся пароход. Уже слышны крики чаек. Они пикируют за корму и выхватывают рыбешку, когда пароход идет к пристани, чайки всегда его сопровождают.
— На одной земле живем, а вон по-разному, — вздыхает второй. Он невысокого роста, темноволосый с густыми усами. На нем клетчатая ковбойка с закатанными рукавами. — Наш колхоз «Путь Октября» далеко от Ленинграда, в глубинке, места у нас красивые: сосновый бор, озера. Под Лугой много красивых мест. От большака до деревни — дорога черт ногу сломит. Сколько раз начинали ремонтировать, да так и не довели дело до конца. К нам даже автобусы не ходят. Пытались добраться до нас, но после нескольких рейсов вышли из строя. В распутицу живем как на необитаемом острове — никому до нас не добраться. Даже начальству. Семь председателей сменилось за десять лет. Последний за махинации с поросятами пять лет получил. Сейчас новый приехал из районного центра. Ему скоро на пенсию, так он поскорее стал себе первым делом хоромы строить, видно, задумал у нас до смерти обосноваться. Места, я говорил, красивые, озеро рядом, правда, туристы да промысловики всю рыбешку повывели... Выхлопотал наш председатель в «сельхозтехнике» лесопилку, только оборудовали, торжественно пустили, а на другой день четыре дефицитных пилы растянули... Перед моим отъездом бригадира судили: он в заброшенный колодец выгрузил две машины удобрений! А тут еще начальник ГЭС учудил весной во время нереста рыбы: взял, да плотину перекрыл: захотелось голыми руками черпать из реки лещей да щук! Дело было в разлив, ну, плотину подмыло и прорвало... До сих пор — письмо получил от жены — гидростанцию все ремонтируют... Нет у людей никакого интересу в таком колхозе работать. Все больше копаются на своих огородах. В колхозе-то кукуруза от корня поднялась на пять сантиметров, а мальчишки на улице ядреные початки грызут со своего огорода. Тут еще на свиней напала чума. Пятьдесят голов закопали на пустыре... У колхозников же свои свиньи целехоньки. Бегут люди из деревни, если бы не «Калинка-малинка», и урожай некому было бы убирать...
— «Калинка-малинка»? — удивленно смотрит на товарища светловолосый.
— Так у нас называют городских, что на машинах с песнями приезжают каждую весну и осень, ну этих, шефов, что ли? А какие из них работники? Выкопают картошку, а после них половина в земле остается. В прошлом году лен не поспела «Калинка-малинка» убрать — дожди начались, к нам не проедешь — так весь и сгнил на корню.
— Ну и дела... — качает головой светловолосый пскович.
— Послушай, друг! — поворачивается к нему лужанин. — Дай-ка мне свой адресок? Чем черт не шутит, может, уговорю жинку, да переберемся в ваш колхоз! Жинка моя — доярка, а я — полевод. Работы не боимся, честное слово, не пожалеете!
ОТЕЦ ВОРСОНОФИЙ
Отец Ворсонофий — митрофорный протоиерей из Новогородщины. Из себя представительный, высокий, осанистый, с седой бородой до пояса, сзади жидкая косичка, а на голове ни одного волоса. Лысина всегда розово сияет, да и сам отец Ворсонофий доволен жизнью, на его благостном округлом лице всегда улыбка. Он закончил две академии: медицинскую еще до отечественной войны и лет десять назад — духовную. Любит поговорить на мирские темы.
— Мало-мало, сын мой, священнослужителям мирских радостей выпадает, — жаловался он. — Почти круглый год опекаешь верующих: крестины, отпевания, отпущение грехов... Раз в год приедешь в епархию, ну и согрешишь, не без того, сын мой... Есть у меня в областном городе хорошая женщина — кастеляншей работает в гостинице. Всегда встретит приветливо, отдельный номерок приготовит, ванная горячая, простынка махровая...
— Укладывайся в ванну, друг мой бесценный, — скажет она, — а я сейчас водочки из холодильника принесу, осетринки и еще чего-нибудь скоромного! И спинку потру...
Отец Ворсонофий рассказывает, что есть в священном писании такой один пункт, который разрешает попам раз в году разговеться, но так как никто точно не знает этот день, отец Ворсонофий грешит почитай каждый божий день...