89.
В купе вошла высокая толстая женщина в белом халате с полной корзинкой леденцов на палочках и тоненьким голосом звонко запела:
— Граждане, покупайте: петушки и курочки-и! Сладки-и, ароматныи-и!
90.
Высокая, статная, в длинном плаще песочного цвета, в красной шапке и с такого же цвета удлиненной сумкой в руке, она походила на готового к бою пожарника в каске с огнетушителем.
91.
В экспедиции микробиологов прозвали «микрушками», а гидробиологов — «букашками».
92.
Он знал все дни рождения начальства, родственников, приятелей, никогда никого не забывал поздравить. О нем говорили, что он хороший, добрый, внимательный человек. Но как только у одного из его близких знакомых стряслась беда и понадобилась его помощь, как он тут же спрятался в кусты.
93.
Любимая девушка прислала солдату на север в конверте сухой цветок. И ни строчки. Тот очень рассердился, однако цветок спрятал в книжку, иногда доставал его оттуда и, бережно держа в руке, задумчиво нюхал.
94.
Пьяный, лохматый человек с блуждающим взглядом сидел в неприбранной кухне один-одинешенек перед початой бутылкой и, уныло глядя в темный угол, вопрошал:
— Ну, почему сегодня нет чертей? С ними все было бы веселее...
95.
Женщины толкуют у колодца:
— Варвара-то, даже в кино не ходит, все копит-копит... Куды ей?
— Скупая, вот и в кино не ходит...
96.
Жила в доме девчонка-школьница: худущая, рыжая, никто на нее [из соседских мальчишек и внимания не обращал. Очень ей это было обидно.
Как-то весной вышла она во двор и все ахнули: красавица! Выправилась, пополнела, волосы пылают на голове, как костер. Окружили ее мальчишки, во все игры приглашают, а она отворачивается. Не простила им былого равнодушия: завела себе дружка с соседней улицы.
Идет вместе с ним из школы, а мальчишки пальцы в рот и свистят, но она в их сторону и не посмотрит.
97.
Ее все звали Бабариха, была она злая, завистливая. Бывало, соседка получит с фронта письмо от мужа, радуется, всем говорит:
— От мужа! Живой, здоровый, всем кланяется...
— Не радуйся, соседка, — осадит счастливую женщину Бабариха. — Пока письмо до тебя шло, его сто раз убить могли...
98.
Слушая по утрам жизнерадостный голос диктора, сопровождаемый маршем физкультурников: «Расставьте ноги на ширину плеч, поверните туловище вправо, теперь влево и-и... раз-два-три...» начинаешь верить, что, если будешь заниматься зарядкой, то обязательно проживешь до ста лет!
99.
— Это я, Степан Сидоров, помнишь, бабушка?
— Что-то не припоминаю, родимый. Голова-то у меня растеряна...
— Ну, как же! Это я — Степка-Самовар!
— A-а, как сказал Самовар, я и вспомнила... Ну, здравствуй, родимый! Чей-ты будешь-то?
100.
Три человека несли длинное бревно, сужающееся к вершине. Высокий, у комля согнулся чуть ли не пополам, выгнул ноги кренделем, низенький вытянул руки выше головы — поддерживает вершину, а третий, коренастый, среднего роста идет посередине. Лицо побагровело от напряжения. Бревно, казалось, расплющило его широкое плечо, ноги вдавились в землю.
Всю тяжесть принял он, средний, на себя.
101.
По пустырю идет подвыпивший человек и футболит консервную банку. Потеряв ее в траве, долго стоит, тараща по сторонам глаза, найдет и снова поддаст носком ботинка. Промахнувшись и потеряв равновесие, шлепнется, с трудом, упираясь руками в землю, поднимется, отряхнется и опять футболит банку.
И вид у него серьезный, сосредоточенный, будто делает исключительно важное дело.
102.
Лешка-монтер в брезентовой робе стоял в бане у большой пивной бочки с кружкой в руке. Опоясавшая его толстая цепь была продета подмышками, охватывала грудь и спину, а в широкие плечи намертво впились стальные когти с зазубринами, при помощи которых он забирается на столбы.
Он одновременно напоминал юродивого с веригами и грозного средневекового латника перед битвой.
103.