— А пакостят вашему брату фермеру везде, — признался он: — Сами деревенские живут в полуразвалившихся избах, работают спустя рукава, кругом столько свободной земли, лугов, а вот как чужак заявится и начнет разворачиваться, всем скопом ополчаются против него: пишут во все инстанции, приедем разбираться, жалобы не подтверждаются. Тогда начинают потихоньку вредить. На вас тоже с пяток заявлений от односельчан. Дескать, браконьер, своей машиной покосы мнет, баню построил не на месте. Приезжает комиссия, разбирается, время теряет, нервы людям треплет, а в результате ничего криминального не находит.
— А вы взыскивайте с жалобщиков штрафы за ложные сведения, пусть оплачивают все то время, которое вы тратите на пустое разбирательство, — посоветовал Ларионов. — На анонимки не обращайте внимания. Там сплошное вранье.
— А это идея... — помолчав, согласился майор милиции Соловьев. — Черт знает, что у нас за дурацкие законы!
— Ошибаетесь товарищ майор, возразил Антон.— У нас сейчас нет никаких законов — сплошное беззаконие! Уж вы-то должны это знать. Распадается великая держава, растаскивают ее на части, рвут по живому мясу, грабят, губят, продают и нет такой силы, чтобы все это враз приостановила.
— Вы думаете это... сверху все задумано? — осторожно поинтересовался Соловьев.
— И сверху и снизу, — мрачно ответил Антон.
— Я бы готов штрафовать кляузников, но ведь вышестоящее начальство сразу одернет! Мол, отпугнем людей, которые сообщают о беспорядках, злоупотреблениях?
— Я ведь толкую не о тех, кто за справедливость, я про кляузников и склочников. И ваш пример подхватят, вот увидите!
— Вашими бы устами да мед пить! — грустно улыбнулся начальник.
С тем майор Владимир Трофимович Соловьев и уехал, дав понять, что в нынешней ситуации Ларионову нужно лишь на себя рассчитывать, раз законы в стране не действуют, что сможет сделать милиция? И пообещал по начальству доложить, что с клеветников и жалобщиков, если ничего не подтвердилось, необходимо взыскивать солидные штрафы, как начали это делать с нарушителями правил дорожного движения. Призадумаются тогда, писать поклеп или нет?
— Вы не докладывайте, а взыскивайте, — улыбнулся Антон. — Превысил скорость автомобилист — гони полсотни, грязный номер или не пристегнулся ремнем — десятку, а клеветников и рублем не наказываете. Где же логика?
— Как-нибудь приеду к вам порыбачить, — пообещал майор. — Пишут, что вы запрещенными снастями всех тут судаков и щук повыловили?
— Кроме жерлиц и кружков у меня ничего нет, — сказал Антон. — Сам браконьеров ненавижу. А те, кто пишет, как раз и ловят сетями и мережами, причем больше всего в нерест, когда рыба дуриком идет в сети.
— Когда-нибудь будем жить по-человечески? — задал риторический вопрос майор, садясь за руль милицейского «газика».
— Не может же быть одна безысходность? — ответил Антон. — Больше семидесяти лет прожили во мгле, должно и красное солнышко проглянуть для русского народа.
— Почему русского?
— Мы хуже всех живем, нам, русским, больше всех от советской власти досталось, — жестко ответил Ларионов.
Все это он и поведал Ивану на лодке в погожий солнечный день, когда над зеленоватой гладью проплывали пышные кучевые облака, а утки и гагары бесстрашно плавали чуть ли не у самой лодки. У заросших невысоким кустарником берегов белыми хохлатыми столбиками замерли цапли. Иван их раньше никогда не видел. Иногда то одна, то другая резко опускали длинный красноватый клюв в воду и выхватывали какую-то живность. Берег от озера поднимался вверх, виднелись бани, за ними огороды и дома Плещеевки, а еще дальше изумрудно зеленела зубчатая кромка соснового бора. Вкрапленные в него большие березы и осины отчетливо выделялись на фоне розоватых стволов. Вид с озера был удивительно красивым. Исчезла с их горизонта паскудная бабенка Зинка-почтарка, которая уже давно не носила газеты и письма. Как ушла на пенсию, так еще больше остервенела, то в зеленой, то в красной кофте и неизменных выгоревших трикотажных рейтузах, она то и дело сновала с банками, ведрами, тряпками от дома к озеру и назад. По-видимому, привыкнув долгие годы разносить по деревням почту, она не могла теперь долго усидеть на одном месте: срывалась и бегала по Плещеевке туда-сюда и чаще всего без всякой на то нужды. Так же и к озеру трусила с одной стеклянной банкой помыть. Мелькала беспрерывно, даже в глазах рябило. Надо признать, что при редкостном бездельнике муже, она одна тащила на себе все немудреное хозяйство. Василий работал по дому лишь из-под палки, за что и понукала его как ленивого упрямого осла. Увидев кого-нибудь, Зинка останавливалась и начинала поливать грязью мужа, соседа Ларионова, а заодно и всех, кого вспомнит. Мужчины не слушали ее, проходили мимо, будто это камень-валун, а женщины вступали в разговор, им тоже охота языки почесать. Иначе откуда бы почтарка узнавала все деревенские сплетни и новости? У нее даже острое личико хищной птицы оживлялось, морщинистый рот начинал жевать губами, а бесцветные острые глазки блестеть. Узнав сплетню, она семенила на кривоватых ногах-палках дальше, зорко выглядывая на огородах очередную жертву, которой можно все поскорее сообщить, а заодно и выведать что-нибудь свеженькое. Сейчас наверняка разносит по деревне, как ее соседский «змееныш» Игорек чуть не застрелил из батькиного ружья, а тот с приятелем сидели на лодке и ржали на все озеро, вместо того, чтобы отодрать ремнем мазурика...