А ведь не хочется, если честно, ехать в Сосновское. Но почему? Может, в одиночестве непривычно? Или потому, что опять надо обсуждать эту тему с бабушкой, объяснять что-то, оправдываться, будто она виновата в чем? Но почему – объяснять и оправдываться? Бабушка – единственный близкий человек. Ближе никого нет. А вот поди ж ты – будто через силу себя заставлять приходится! Выходит, счастливые внуки всем нужны, а несчастливые картину мира портят?
Ладно, надо ехать дальше, чего самой себе капризы устраивать. Тем более, свороток на Сосновское за тем леском начинается. Приехала почти. Вот моя деревня, вот мой дом родной.
Бабушка встретила ее, как всегда, без эмоций и поцелуев. Да, у них так принято. И ничего страшного, между прочим. Всегда так было – и ничего, не умерли.
– Здравствуй, Ольга. Ты почему не позвонила, что едешь? Я же тебя всегда прошу предупреждать заранее… У меня и обеда нет.
– Я не голодна, бабушка. Тем более, в багажнике продуктов полно, я по дороге купила.
– Зачем? Мне ничего не надо, у меня все есть. Господи, Ольга… А это уж совсем ни к чему! – с презрением указала бабушка на палку копченой колбасы, вывалившуюся под ноги из пакета, – это же сплошной холестерин, убийца сосудов! Я это даже под пыткой есть не стану!
– Ну, я съем… Я просто хотела тебя вкусненьким побаловать. Чего ты?..
– Меня? Побаловать?
– Ну да… А что здесь такого?
– Да ничего… Просто немного странно.
Бабушка пожала сухими плечами, глянула с недоумением. Будто оттолкнула от себя внучку вместе с ее «побаловать». Дальше пуговиц не пустила. Ольга вздохнула, улыбнулась миролюбиво – да ладно, мол, не больно-то и хотелось твоей приветливости. Ладно, пусть будет, как всегда. Не может же человек в свои восемьдесят пять взять и перемениться эмоционально. Зато – какая она красавица в свои восемьдесят пять! Собранная, аккуратная, прямая, как сухая крепкая палка. Поглядишь на нее – и стариться не страшно.
– Что твой Иван? Как поживает?
– Он уже не мой. Мы разводимся, ты же знаешь.
– Я надеюсь, ты хорошо подумала, Ольга? Все взвесила, прежде чем принять такое радикальное решение?
– Я вовсе не думала, бабушка. И не взвешивала. Чего тут взвешивать? На сколько граммов предательство тянет?
– А ты взвесь, Оля. Ничем в жизни нельзя разбрасываться. Надо целесообразно относиться к тому, что дает в руки судьба. Иван любит тебя, это же ясно, как божий день.
– Нет, бабушка. Выходит, не любит. Если б любил… Ну, ты сама понимаешь, что я тебе буду объяснять.
– Он отец твоей дочери…
– Ну, дочь скоро сама матерью будет, ей не до нас.
– Но… Он же хороший, Оля! Он мужчина. И ему можно простить.
– Не поняла акцента, бабушка… Простить – потому что хороший или потому что мужчина?
– Не смейся! И не придирайся к словам! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Он любит тебя, за это его можно простить.
– Не знаю. Наверное, можно. Только я не могу. Не умею. Не получается. Ну нет во мне этого рычажка, природой не предусмотрен. Мне или все, или ничего. Или семья, или не семья. А если уж семья, то… То это как родина, которую надо любить и от врагов защищать. И я именно так любила…
– Но ведь и Ваня – так. Просто он один раз ошибся. Но – любил… Я же видела, как он тебя любил. Я еще не совсем из ума выжила.
– Да, ты права, и Ваня любил. Но он оказался предателем родины. А предателей родины на войне сразу расстреливали – без всякого суда и следствия.
– Ты не на войне, Оля…
– Я на войне, бабушка. Я всегда на войне. Да ты же сама всегда меня учила держать оборону! Если оборону ослабишь – затопчут, уничтожат. Забыла, что ли?
– Да. Я тебя учила. Но я тебя учила обороняться, а не нападать.
– Так и обороняюсь – от предательства!
– Нет, Оля, нет… Это не оборона. Это похоже на глупый демарш. Когда обороняться не от кого, а оборону все равно надо придумать. И Ваня твой не сапер, которому можно ошибиться только один раз. Он обыкновенный человек. Его надо простить, Ольга. Я бы на твоем месте простила.