– Ты позвал, и я явился, – сказал незнакомец. – Ну, Толстый Чарли, разве ты не собираешься открыть мне дверь?
– Кто вы?
Уже произнося эти слова, он понял, где видел этого мужчину: в маленькой часовенке при крематории на похоронах матери. Тогда он в последний раз видел эту улыбку. И ответ угадал еще до того, как его услышал.
– Я твой брат.
Толстый Чарли закрыл дверь. Снял цепочку и дверь распахнул. Незнакомец все еще стоял на пороге. Интересно, как здороваться с предположительно воображаемым братом, в существование которого ты раньше вообще не верил?
Так они и стояли, один по одну сторону порога, другой – по другую, пока брат не сказал:
– Можешь звать меня Паук. Кстати, ты пригласишь меня войти?
– Да. Приглашу. Конечно, приглашу. Пожалуйста. Входи.
Толстый Чарли первым стал подниматься по лестнице.
Невозможное случается. Когда такое происходит, большинство людей справляются как могут. Сегодня, как и в любой другой день, приблизительно пять тысяч человек на планете столкнутся с событием, вероятность которого одна на миллион, и никто не откажется верить своим глазам и ушам. Большинство (каждый на своем языке) скажут что-нибудь вроде «Странная штука жизнь, верно?» – и займутся своими делами. Толстый Чарли пытался отыскать логичное, разумное, здравое объяснение происходящему, а еще силился свыкнуться с мыслью, что брат, о котором он не подозревал, поднимается за ним двумя ступеньками ниже. Войдя в кухню, они остановились.
– Хочешь чашку чая?
– Кофе есть?
– Боюсь, только растворимый.
– Сойдет.
Толстый Чарли повернулся к чайнику.
– Значит, приехал издалека? – спросил он.
– Из Лос-Анджелеса.
– Как долетел?
Брат присел за кухонный стол. Пожал плечами. Такое движение может означать все что угодно.
– М-м-м… Ты надолго в Лондон?
– Пока не задумывался.
Незнакомец – Паук – оглядел кухню Толстого Чарли так, словно никогда не бывал на самой обычной кухне.
– Какой любишь кофе?
– Черный как ночь, сладкий как грех.
Толстый Чарли поставил перед ним кружку и передал сахарницу.
– Накладывай.
Паук ложку за ложкой клал в чашку сахар, а Толстый Чарли только смотрел во все глаза.
Между ними действительно было семейное сходство. С этим не поспоришь, хотя одно это не объясняло острого ощущения знакомости, которое накатило на Толстого Чарли при виде Паука. Паук выглядел таким, каким Толстый Чарли видел себя в мечтах, а не стеснительным, слегка разочаровывающим малым, какого он с монотонной регулярностью встречал по утрам в зеркале. Паук был жилистее, выше, элегантнее. Черная с красным кожаная куртка и черные кожаные штаны в обтяжку сидели на нем как вторая кожа. Толстый Чарли постарался вспомнить, такая ли одежда была на крутом малом из его сна. Паук словно бы подавлял все вокруг: всего лишь сидя по другую сторону стола от него, Толстый Чарли чувствовал себя неловким, дурно сложенным и глуповатым. Дело было не в одежде, а в сознании, что сам он в таких вещах выглядел бы жалким клоуном. Дело было не в том, как Паук улыбался (небрежно, радостно), а в холодной, непреложной уверенности самого Толстого Чарли, что даже практикуйся он перед зеркалом до конца времен, ему все равно не выдавить улыбку и вполовину столь обаятельную – чуть нахальную, чуть галантную.
– Ты приезжал на мамину кремацию, – сказал Толстый Чарли.
– Я собирался подойти к тебе после службы, – отозвался Паук, – но решил, что это не самая удачная мысль.
– Жаль. – Тут Толстому Чарли кое-что пришло в голову. – Я думал, ты и на папины похороны придешь.
– Что? – переспросил Паук.
– На папины похороны. Во Флориде. Пару дней назад.
Паук тряхнул головой.
– Он не мертв! Уверен, я бы знал, если бы он умер.
– Он мертв. Я его похоронил. Ну, во всяком случае, засыпал могилу. Спроси миссис Хигглер, если хочешь.
– Как он умер?
– Сердечный приступ.
– Это ничего не значит. Это только говорит, что он умер.
– Ну да. Умер.
Паук перестал улыбаться. Теперь он смотрел в свой кофе, будто надеялся там найти ответ.
– Надо бы самому посмотреть, – пробормотал он. – Нет, я тебе, конечно, верю. Но когда речь идет о твоем старике… Даже если твой старик одновременно мой старик.
Он скривился. Толстый Чарли прекрасно знал, что значит эта гримаса. Она достаточно часто возникала на его собственном лице, когда заговаривали о его отце.
– Она живет все там же? В доме по соседству с тем, где мы выросли?
– Миссис Хигглер? Да, там же.
– Ты, случаем, ничего оттуда не привез? Открытку? Может, фотографию?
– Целую коробку.
Большую картонную коробку Толстый Чарли еще не открывал. Она так и осталась забытая в коридоре. Принеся ее в кухню, он поставил ее на стол. Потом кухонным ножом разрезал скотч, которым она была оклеена. Запустив тонкие пальцы в коробку, Паук перелистнул фотографии точно игральные карты, пока не нашел одну двадцатилетней давности, на которой их мать и миссис Хигглер сидели на крыльце у последней.
– И крыльцо еще на месте?
Толстый Чарли напряг память.
– Кажется, да.
Позднее он так и не мог сообразить, увеличилась ли фотография или Паук уменьшился. Он мог бы поклясться, что ничего такого на самом деле не произошло, тем не менее бесспорным было одно: Паук ушел в фотографию, которая замерцала, пошла рябью и его поглотила.
Толстый Чарли потер глаза. Шесть утра, он в кухне один. На столе картонная коробка с бумагами и фотографиями, рядом – пустая кружка. Кружку Толстый Чарли поставил в раковину. Потом прошел по коридору в спальню, рухнул в кровать и проспал, пока будильник не зазвонил в четверть восьмого.