— Я помогу вам отнести ваши вещи, — предложил Уилл.
Элайсон поблагодарила его и вручила ему чемодан, а сама пыталась определить, насколько тяжелы картонные ящики.
— Большая часть картин может остаться в машине, — сказала она. — Один из наших художников живет в Йорке, я завезу их ему на обратном пути в понедельник. Только две из них я хотела бы повесить у себя в комнате. Я никуда не езжу без этих картин. Некоторые люди не могут отправиться в путешествие без любимой подушечки, сумки или какого-то украшения, а я — без картин. Хуже всего, когда летишь самолетом, они такие тяжелые!
Ферн тоже решила помочь ей, в основном из любопытства. Картины были очень тщательно упакованы. Когда Элайсон вошла в дом, Ферн отогнула край
упаковочной ткани, чтобы глянуть на полотно. Она полагала, что там окажется абстракция, но ошиблась. На картине была изображена голова лошади в проеме двери в конюшне. Сюжет достаточно обычный, но на переднем плане путь лошади преграждали балки и от краев картины на лошадь наползало нечто бесцветное, похожее на пятна плесени. Грива лошади была неестественно длинной и спутанной, ее лоб был странно изуродован, как будто художник вовсе не стремился сделать лошадь похожей на настоящую лошадь, однако глаза ее были абсолютно живыми. Эти темные глаза смотрели на Ферн одновременно с мольбой и с каким-то вызовом, отчего у Ферн заколотилось сердце. Жизнь в Лондоне не располагала к верховой езде, но Ферн всегда любила лошадей и мечтала когда-нибудь научиться сидеть в седле. Внезапно она протянула руку к полотну с желанием закрыть дверь конюшни. Поверхность картины оказалась грубой и холодной, как металл.
— Не трогай! — раздался позади голос Элайсон, прозвучавший так резко, что его с трудом можно было узнать.
Ферн отпрыгнула, у нее тряслись руки.
— Прошу прощения, — сказала она с преувеличенной вежливостью. — Я не подумала, что это может быть что-то личное.
Только мгновение Элайсон выглядела недовольной, затем гримаса раздражения исчезла, сменившись тонкой вуалью теплоты, разлившейся по ее лицу.
— Это старинная картина, — стала объяснять Элайсон. — Неосторожное прикосновение может нарушить слой живописи, он очень хрупкий. Я собираюсь ее реставрировать, полагаю, что в верхней части картины скрывается еще какое-то изображение. Повреждения должны смываться с большой осторожностью. Как видишь, я только приступила к работе.
Она взяла картину и понесла ее в свою комнату. С общего согласия ей отвели комнату на верхнем этаже.
— Подальше от всех, — сказал Уилл,
В комнате давно никто не жил, в ней было холодно и мрачно, однако Элайсон изобразила восторг при виде потолка в трещинах, потертых бархатных занавесок и тусклого зеркала над камином.
— Надеюсь, вы не сочтете меня слишком невежливой, — сказала она, — но мне бы хотелось иметь ключ от двери в эту комнату. Мне необходимо уединение. Я должна чувствовать своим место, где я живу, ничего не могу с этим поделать, вот я такая. Выросла в одной комнате вместе с тремя сестрами, думаю, все из-за этого.
— Извините, — сказала Ферн. — У нас есть только ключи от дома. Дядюшка Нэд, очевидно, спрятал все ключи в какое-то тайное место.
— Мы их везде искали, — добавил Уилл. — То есть Ферн их искала,
Наблюдая за Элайсон, Ферн отметила, что лицо гостьи на мгновение заледенело.
— В таком случае, сделайте одолжение, — сказала она, — не входите в мою комнату, когда меня тут нет. Надеюсь, вы понимаете меня.
«Понимаю ли я?» — спросила себя Ферн. Они с Уиллом спустились вниз, оставив Элайсон распаковывать вещи.
— Она очень любезна, — сказал Уилл, — да только кому может нравиться такая любезность, если не знаешь, насколько она искренна. Кажется, что она старается быть такой.
— Вся эта любезность — только оболочка, — заявила Ферн. — Только блеск, а не сущность. Это называется обманчивое обаяние.
— Как мишура на искусственном снеге рождественской елки, — сказал Уилл. — Я ей не доверяю. Ничего не могу с собой поделать.
В холле они увидели миссис Уиклоу, которая собиралась уходить.
— Я ухожу, — сказала она, надевая пальто, — в духовке стоит готовый пирог. Полагаю, мадам не захочет его есть, она слишком худа, наверное, питается только коричневым рисом и этими мюсли. Но вам-то, я знаю, моя стряпня нравится.
— Очень, — с улыбкой ответил Уилл.
— Одно мне кажется подозрительным, — добавила миссис Уиклоу, глядя вверх в направлении комнаты Элайсон. — Странные вещи тут происходят…
— Что именно? — спросила Ферн.
— Ты сказала, что мисс Редмонд приехала из Лондона?
Ферн кивнула.
— Она работает в художественной галерее в Уэст Энде.
— За три-четыре месяца до смерти капитана Кэйпела здесь побывала молодая женщина из Гьюсборроу. Почему-то я это запомнила. Она была как-то связана с антиквариатом. Я, конечно, не очень хорошо ее рассмотрела, только помню, что волосы у нее не болтались, были убраны в пучок. Могу поклясться, что это та же самая женщина. Я слышала, как она щебетала с капитаном, ну просто сахар-медович. Меня она не заметила, ведь она из той породы людей, которые видят только то, что им интересно, а на остальных им наплевать. Бьюсь об заклад, что это была ваша мисс Редмонд. — Она тряхнула рукой так, будто к ней прилипла паутина. — Может, это просто мое воображение. И все же будьте поосторожней. Мой дом — третий от конца деревни.
— Спасибо, — сказала Ферн улыбаясь. Но улыбка исчезла с ее лица, как только миссис Уиклоу закрыла за собой дверь.
За обедом Элайсон вела беседу, рассуждая о своих идеях относительно убранства дома.
— Думаю, надо сделать что-то необыкновенное с этим амбаром, — сказала она, выразив прежде свое восхищение и «Морской ведьмой» и самим амбаром. — Ваш отец правильно поступил, обратившись ко мне за советом. Он должен позвонить из Штатов, и я собираюсь спросить его, можно ли мне начинать. У меня есть друзья в строительной компании, они занимаются именно такими работами. Эти люди сделают смету. Конечно, нужно привести в порядок этот корабль. Со временем, если мы его накроем брезентом, его можно будет даже выставить наружу. В конце концов, и в Йоркшире должно же быть лето.
— Нам нравится лето в Йоркшире, — сказал Уилл. — Очень бодрит.
Ферн выжала из себя улыбку. Никогда прежде Уилл не любил бодрящую погоду.
— Нам нужно всего лишь привести дом в порядок перед тем, как выставить его на продажу, — заметила она. — Папочка не собирается тратить на него деньги.
— Это будет очень хорошее вложение капитала, — настаивала Элайсон. — Отремонтируйте амбар, и у вас для продажи сразу будет два дома вместо одного. Мы уже обсуждали это с Робином, когда он звонил.
Слова мисс Редмонд значили только одно: Ферн еще ребенок, финансовые дела ее не касаются. Она почувствовала, как от возмущения волосы зашевелились у нее на затылке, а лоб прорезали морщины. Но в данный момент она ничего не могла поделать, окончательное слово принадлежало отцу, а пока он в Америке, ей одной будет трудно противостоять Элайсон.
— Замечательный пирог, — сказала Элайсон, отодвигая кусок пирога на край тарелки.
Все рано разошлись по спальням. Естественно, Ферн никак не могла заснуть. Наконец она погрузилась в беспокойную дремоту. Ей казалось, что она в Нью-Йорке, что пытается добраться до отца, стоящего в дальнем конце комнаты, но огромная толпа людей не позволяет ей к нему пробраться; отец машет ей рукой и улыбается, давая понять, что все хорошо. Он разговаривал с женщиной, которая должна быть Элайсон Редмонд, но оказывается, что Элайсон стоит как раз рядом с ней, она одета в пальто, похожее на струящуюся воду, ее волосы взвиваются при каждом повороте головы и нельзя понять, где кончаются волосы, а где начинается платье.
— Идем, — говорит Элайсон и кладет свои длинные пальцы на плечи Ферн, и рядом оказывается Джейвьер Холт, стоящий около гравюры «Потерянный город», и дверь открывается, и перед ней лежит перекресток улиц, и барабаны колотятся у нее во лбу, и она знает, что ей нельзя ступить за порог, но не помнит почему.