Окурок увидел, что Гога, смотревший на казнь своих людей круглыми от ужаса глазами, вдруг обмяк и начал заваливаться, повиснув на прутьях решетки.
«Кондрашка хватила», — подумал мужик.
Но нет, тому не повезло умереть — он просто потерял сознание. Двое «бешеных» сразу вылили на него полведра воды, приведя в чувство. Гога подскочил, дико озираясь. Судя по взгляду, старикан был в шаге от помешательства. Еще немного, и не будет понимать, где он и кто. В его случае это было бы везением.
Когда последний из убитых перестал дергаться, тела быстро оттащили за ноги и скидали в стоявший наготове прицеп, даже ничем не накрыв. Сделав это, палачи заняли место в общем строю. Их хлопали по плечам, они обменивались с товарищами шутками и прибауточками.
— Тихо всем! — прогремел над пустырем голос Генерала. — Мы еще не закончили суд! — Он повернулся к трясущемуся Гоге, который обмочил бы штаны не раз, если бы ему их оставили. — Теперь твоя очередь! «Врагов же моих, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите и избейте предо мной», — громовым басом продекламировал Петраков. — Евангелие от Луки, девятнадцатая глава.
По его знаку начались какие-то странные приготовления. Автопогрузчик, в кабине которого сидел один из «бешеных», привез в своем ковше четыре покрышки разных размеров. Покрышки были выгружены у дороги, где стоял железный столб со знаком ограничения скорости.
Голый толстяк с брылястым обрюзгшим лицом бульдога затрясся, догадавшись, что его ждет.
— Или что? — продолжал Генерал. — Вы скажете, его уже избили? Ну, тогда я разочарую нашего дорогого гостя. «Избить» — в данном контексте означает убить. Как царь Ирод избил младенцев. Он же не по попке их отшлепал, нет. Книга-то старинная и язык старинный… Наказание нарушителю человеческого и божеского закона одно — смерть!
Генерал сделал жест рукой, и двое дюжих бойцов в черном — те самые, которые стояли почетным караулом возле лесенки — подошли к клетке и сняли с нее большой навесной замок, который цепью удерживал несколько прутьев. Получившейся «дверцы» было явно недостаточно для массивного Гоги, и его буквально протащили через нее, ободрав кое-где кожу и волосы. Тот лишь слабо взвизгнул. А дальше бывшего правителя шести деревень подволокли к столбу и приковали той же цепью за руки. Он мгновенно повис на ней, удерживаемый только своими оковами. Но оставался в сознании — глаза бешено вращались, взгляд перебегал от толпы к Генералу, от Генерала — к шинам.
В воздухе пролетел камень и шлепнулся у ног Гогоберидзе.
— Не надо, люди добрые, — улыбнулся Генерал. — Еще раз так сделаете… и компанию ему составите. Пусть кинет только тот, кто без греха. А кто из нас без них, ха-ха?
Люди в черном появились у Гоги за спиной как призраки. Окурок, кажется, понял, зачем им маски-фантомаски. Так страшнее. Зрители видели, как они наливают внутрь каждой из покрышек что-то из канистры — скорее всего, бензин. Гога не видел, но догадывался, слыша журчание.
Дорожка горючей жидкости протянулась к тому месту, где стоял теперь Генерал.
Вслед за этим один из здоровяков нахлобучил на пленника все четыре покрышки. Четвертая закрыла его так, что сверху осталась торчать только голова.
— Это называется «ожерелье», — понизив голос, произнес Генерал. — На далеком юге… есть континент Африка. Там жили люди, черные как ночь. И вот так они расправлялись со своими врагами! Мы немного изменили способ. Обычно используется одна шина. И человек умирает долго. Но мы более гуманные.
У молчавшего до этого в немом ужасе Гогоберидзе внезапно раскрылся рот, и он начал визжать, как поросенок, которого колют — именно поросенок, а не взрослый боров. Окурок разобрал в этом истошном вопле всего одно слово: «Пожалуйста!». Правда, звучало оно как «Позязюзя!». Но тут один из людей в черном засунул бывшему барину в рот тряпку и еще замотал сверху веревкой, чтоб не выплюнул.
— Порядок и закон — это то, что отличает нас от животных… — Генерал, видимо, хотел сказать что-то еще, но сам Виктор Иванов внезапно поднялся со своего стульчика. Генерал мгновенно замолчал.
— Давайте уже к делу, — Уполномоченный достал из кармана своего пиджака зажигалку и чиркнул, поднеся ее к клочку бумаги.
Все произошло так же быстро, как и с отсечением голов, но в этот раз Окурок видел все от первой до последней секунды.
Горящая бумажка, которая была похожа на старую банкноту, упала на бензиновую дорожку, и маленький веселый огонек побежал в сторону столба с обреченным на смерть. У его подножья уже натекла большая бензиновая лужа, и пламя взвилось вверх, охватив сразу все покрышки, которые сначала вспыхивали изнутри, а потом — снаружи.