- Ты разве не на службе? - спросил Гансхен, чтобы было, с чего начать разговор.
- Я слегка болен и ныне решил взять день, отдохнуть, - произнес Кристхен, пристально глядя на брата. - У матери был?
- Нет ещё.
- Ты знаешь? - старшему Ливену даже не хотелось упоминать, что его брат мог знать.
Иоганн кивнул.
- Я должен был утонуть, - тихо произнес он. - Ещё два месяца тому назад.
- Никогда такого не говори, - отчеканил Кристоф. Он поморщился от тупой боли в груди, к которой уже привык.
Ему очень не нравилось то, что прошел месяц, а улучшения в его состоянии не наблюдалось. Граф боялся, что всё это выльется в чахотку. От чахотки умирают долго и мучительно. Смерти ему сейчас не хотелось. Некая злость подстёгивала его жить дальше, продолжать борьбу, получать всё, что уготовлено ему, исправлять ошибки, какие были допущены, бороться за место под солнцем; болезнь путала все карты и списывала его в утиль. А если она обещает быть долгой и мучительной - тем более. Поэтому в очередной раз видя расплывшиеся на своём батистовом платке бурые пятна крови, он досадовал и злился на собственную глупость и неосторожность. Как мальчишка, право слово... И, главное, его тогдашняя отвага ни на что не повлияла. Штабные должны сидеть в Штабе, тем более, если они этим Штабом командуют - а не мчаться на поле боя со шпагой наголо.
- Ты... был ранен? - спросил Иоганн. - Очень плохо выглядишь.
- Ты не лучше.
И действительно, тени под глазами младшего из графов сливались цветом с синевой его глаз - спал он урывками, плохо и поверхностно, а во снах видел исключительно снег и серое небо.
Они помолчали. Гансхен подумал: "Если и ты, мой брат, умрешь..." От этой мысли он чуть не заплакал.
- Я, кажется, вышел на след её брата. Он должен быть в Венгрии, - произнес Кристоф. - В плену его нет. Среди умерших тоже нет. Таких, как он, довольно много... Тех, кого потеряли и покамест не нашли.
Гансхен только посмотрел на него печально. Почему-то вспомнил пышные похороны Фердинанда фон Тизенгаузена, на которые попал в Ревеле. Этот 23-летний юноша умер как герой, к тому же, обладал счастливым характером, - никто про него дурного слова сказать не мог, несмотря на то, что тот был флигель-адъютантом, сыном знатных родителей, зятем главнокомандующего, уже полковником. Верно, за свой краткий век не успел никому перейти дорогу, не замешаться ни в каких интригах. Жанно Лёвенштерн был всего на год старше третьего графа Тизенгаузена, упокоившегося в крипте Домского собора. Но, в отличие от того, там даже хоронить было нечего...
- Что за год был, - проговорил Иоганн. - Одно хорошо, он уже кончился.
- Слушай, - Кристоф что-то начал быстро писать на бумаге, с сильным нажимом, чуть ли не разрывая пером гербовый лист. - Я оставляю тебя командовать дивизией в Риге.
- Зачем? - равнодушно спросил его брат, глядя себе под ноги.
- Это вместо "спасибо"? - усмехнулся фон Ливен-старший. - Чтобы ты чем-то занялся. Если ты опять запрёшься в этой дыре, то либо пулю пустишь себе в лоб, либо в запой уйдёшь. Я тебя знаю.
- Почему? Если будет следующая война, я пойду, - Гансхен произнес это ничего не выражающим тоном. Тон этот и пугал Кристофа более всего. Впрочем, он знал брата. Плакать и рвать на себе волосы Гансхен не будет. Просто спокойно разрядит в себя пистолет и отправится на встречу со своей Рикхен...
- Следующая война, боюсь, будет уже не скоро.
- А от скарлатины и вправду умирают? - внезапно спросил младший из графов.
- Ты как Карл! - возмутился Кристоф,- Умереть можно от чего угодно. А вообще...
Он позвонил и приказал Адди нести коньяк.
- За помин души, - произнес он.
Иоганн даже пить не стал.
- Пей, приказываю, - сказал Кристоф. - Если не выпьешь, я тебя чем-то ударю.
Брат его выпил послушно. Потом произнес:
- Сейчас ты будешь говорить, как этот сраный пастор - мол, она была молода и прекрасна, безгрешна и добродетельна, ныне в Раю, и я поэтому обязан не плакать, а радоваться? Да?
- Ты меня с кем-то путаешь, - процедил старший граф.
- Возможно. Поэтому я с Карлом даже и не общался. И с этой скотиной Бурхардом - тоже, - Иоганн фон Ливен, как и брат, барона Фитингофа сильно недолюбливал. - Они бы развезли тут... И знаешь, что? Почему я думаю, что она умерла не от этой глупой болезни?
- Ну и почему?
Гансхен налил себе ещё коньяка и выпил залпом. "Если так дело пойдет, то надо будет побыстрее убрать от него..." - подумал его брат.
- Мама была против этого брака, - опять каким-то мертвым голосом ответил Иоганн. - Думаешь, я не знал, что говорили? А на всю Ригу говорили, можешь мне поверить...
- Ты сошёл с ума, - сказал Кристоф как можно спокойнее. Нездоровый румянец окрасил его щёки багровыми пятнами. - Сначала Карл, потом ты... Я, наверное, следующий. Не знаю, проймут ли мои слова твой повреждённый рассудок, но всё равно скажу их: всё гораздо проще, чем ты выдумал. Гораздо. И подумай сам: обвинять свою родную мать в убийстве... Тут действительно надо быть сумасшедшим.
- Допустим, там была заразная болезнь, - проговорил Иоганн, кусая свои обескровленные губы. - Допустим. Но от кого она могла заразиться?
- Дотти говорит, она помогала в приюте. А там как раз была скарлатина...
- Кто ей разрешил разгуливать по этим приютам? - взорвался Гансхен. - Кто? Фитингоф этот проклятый, вот кто! И Катхен туда же! Ноги моей у них никогда не будет, обещаю. А Бурхарда я к стенке поставлю. Наверняка ей в уши лили о том, как хорошо помогать бедным сиротам...
- Убьёшь - пойдёшь на каторгу, - спокойно произнес Кристоф. - Сестра тебе наша глаза выцарапает. И всё масонство Ливонии и Петербурга ополчится на тебя. Ритуальная месть - думаю, ты слышал о таких вещах?
Сам Ливен-второй не только слышал о "таких вещах", но и принимал в них самое активное участие. Но не стал вдаваться в подробности.
- Забудь. Не ищи виноватых, - продолжал старший граф. - Это просто случилось. Сейчас и так все ищут виноватых...
Они отобедали. За столом говорила, в основном, Доротея. Потому что ей надо было о чём-то говорить.
Потом Иоганн поехал к матери во Дворец. Фрау Шарлотта посмотрела на него долгим взглядом и проговорила:
- Liebjohann. Я очень тебе сочувствую.
Узнав о смерти Эрики, она не то чтобы вздохнула с облегчением - девушку, естественно, было жаль, а когда умирают молодые - это всегда грустно, но почувствовала то, что Бог и судьба - и впрямь на её стороне. Правда, вглядевшись в пустые, потускневшие глаза своего любимого сына, она ощутила, как сердце её разрывается на части от жалости к нему. И, подойдя к Гансхену, обняла его.
- У тебя ничего не болит? - спросила она тихо.
- Только душа, - ответил он.
Шарлотта уложила его спать, а сама долго сидела и вглядывалась в его красивое лицо. Почему-то из всех детей Гансхена она любила больше всех. Ему готова была завещать всё состояние. Выбор жены, сделанный им, действительно огорчил её, но под конец, особенно когда новости о кораблекрушении дошли до графини, она была готова смириться с ним, принять эту Эрику в дом - она неплохая, вон, занималась благотворительностью, дети любили её, а дети чувствуют гнильцу в сердце, они бы не потянулись к порочной особе.
Последний раз она видела такое страдание на лице её Liebjohann'а 25 лет тому назад. Ему тогда было всего пять лет. Умер её муж, его похоронили, распродали всё, что можно, то, что осталось, погрузили на какие-то телеги и поехали в Ригу. Почему в Ригу? А куда ещё? В дороге её младший сын захворал - жар, из ушей потёк гной, и, надо полагать, он испытывал от этого страшную боль. Две ночи он не спал, а лежал с открытыми глазами и беззвучно плакал, словно понимая, что ничего здесь не поделать. И лицо у него было точь-в-точь такое же...
"Как же быстро проходит время", - думала фрау Шарлотта. Она, как и говорила средней невестке, часто представляла своих взрослых детей не такими, как сейчас, а маленькими мальчиками и девочками. Это ещё один признак приближения дряхлости - или желания оттянуть её приближение, кто знает?